Сороковник. Книга 1
Шрифт:
– Ванесса, – представляюсь. И мысленно добавляю: не Иоанна, не Ваня, не как-нибудь ещё. Хватит, намыкалась.
– С прибытием, Ванесса.
Красавицей её назвать нельзя. Глаза орехового цвета, чуть раскосые, слишком глубоко посажены; подбородок для узкого овала лица тяжеловат, нижняя губа слегка оттопырена. Чёлка до бровей совершенно закрывает высокий лоб, а нужно бы, наоборот, открыть. В совокупности ничего особо привлекательного, но есть в ней какой-то шарм.
– Молодцы, уже проснулись. Сказала бы вам "Добро пожаловать", да не могу, потому что попали вы, ребята-девчата, в полную задницу.
И идёт к выходу. Словно сказанного вполне достаточно, чтобы всё нам разъяснить.
– Не будем мучить животину, прогуляемся.
Легко снимает и ставит в угол массивный засов, звякает ключами. Выуживает из шкафчика у двери вязаный плед, протягивает мне.
– Накинь. По утрам от реки прохладно, а куртчонка на тебе совсем несерьёзная. Извиняй, твоего размера у меня ничего нет.
И выразительно разводит руками. Ещё бы. В кости тонка, в плечах узка, и едва ли не вдвое изящней меня.
– Спасибо и на том, – бурчу в ответ. Не слишком вежливо, но не люблю, когда намекают на мою полноту. Да к тому же шерстяной плед кусает голую шею. – Как там девочка?
Очень боюсь услышать: «Уже никак!». Но Гала скептически цыкает зубом.
– Хреново. Что, сама не видела? Рёбра в кашу, от груди, считай ничего не осталось. Узнаю, какая сволочь всучила ей некачественный доспех – лично руки поотрываю. Что смогла, подлатала, лёгкие срастила, кости собрала и на место поставила, саму её сразу выключила: поспит суток трое. Выкарабкается, но не скоро.
И опять мне на память приходит Сонька. Что, если бы это случилось с ней? А ведь покусанная девочка тоже чья-то дочка, и весьма возможно, что кто-то из-за неё сейчас не спит, мается, с ума сходит.
– Надо бы родителей известить…
Ведунья горько усмехается:
– Эх, голуба, где они, те родители! Впрочем, ты ж у нас новенькая, почти ничего не знаешь… Давай-ка на выход. Всё расскажу в своё время.
Её дом единственный из всех на этой улице лишён помпезного палисадника. Ухоженный газон перед фасадом, дорожка от порога, выложенная жёлтым кирпичом – вот и все изыски дизайна.
Улочка обрывается здесь же, через несколько шагов. Дорога, перейдя из мощёной в хорошо утоптанную грунтовую, устремляется прямо во чисто поле. Мой собакин, исследовав газон, принюхивается к кустам на обочине и натягивает поводок.
– Отпускай, не бойся, – разрешает ведунья. – В ближайшие девять дней на вас никто не выскочит, это точно.
– А… – начинаю обескуражено. – …Что, потом кто-то выскочит? Это обязательно? И вообще, откуда такой срок – девять дней? И почему…
– После. Помолчи, дай настроиться.
Ладно, помолчу.
Отщёлкиваю карабин поводка и грожу Норе пальцем; на нашем условном языке это означает, что можно побегать, но не слишком далеко. Она тотчас уматывает вперёд. А я, пройдя несколько шагов, оглядываюсь из-за смутного беспокойства: мало ли, вдруг кто-то всё же увяжется вслед? Но нет, пусто, как и на всей улочке, так и в хорошо видном отсюда большом внутреннем дворе Галиного дома, вымощенном тем же, что и дорожка, жёлтым кирпичом. Границы владения обозначены символически, низким забором, перешагнуть который можно без труда. Надо же! Полное безразличие к ужасным тем, кто шастает ночами по здешним улицам.
Неподалёку шелестит зелёным колосом огороженная жердинами делянка, по другую сторону просёлка раскинулся лужок с разнотравьем. Редкие деревья вдоль обочин теряются в утреннем тумане. А шагах в пятидесяти видна цепочка ракит, туман выползает прямо из-под них. Значит, там вода: речушка или озеро. Ах, да, ведунья упоминала о реке…
– Пойдём, пока пчёлы спят, – подгоняет Гала. – Место здесь хорошее, спокойное, и разговоры можно вести праздные, и дела наши скорбные обсуждать. За псину не бойся, тут у меня граница заговорена на пару гектаров. Чужой завязнет, а собака сама барьер почует, вернётся.
Штанины моментально промокают от росы. Ногам зябко. Зато Норе нипочём: носится, ошалев от непривычного простора, и роса ей, водолазу, в радость. У меня такой природной водоотталкивающей шубы, как у неё, нет, поэтому запахиваюсь плотнее в плед.
Уже отчётливо пахнет сыростью и тиной. От невидимого берега доносятся лёгкие шлепки – так срываются и гроздьями падают в воду лягушки. Высокая трава расступается и мы попадаем в утоптанный круг с плоским камнем по центру.
– Ну, и зачем мы здесь? – спрашиваю с опаской. Не хватало только использовать меня втёмную в каком-нибудь ритуале!
– Затем, что домой тебе хочется, голуба, – ласково отвечает Гала. – Давай, лезь на камень, больно не будет, обещаю. Ни песнопений, ни кровавых жертв, никакой подставы, не бойся.
Ориентирует меня лицом на восток, к солнцу, пронизывающему ракитовые ветви, и сочувственно напоминает:
– Не такое это простое дело – ходить в гости. Войти вошла, а чтобы выйти – нужно ещё постараться. Будем тебя тестировать на новые таланты и думать, как их использовать.
– На что тестировать?
– На навыки и умения. Так понятнее? На сверхспособности, которые даются в награду за удачно пройденный первый квест. Самая пора им проклюнуться. Без них никак, если хочешь домой. Впрочем, можешь и остаться.
Прищуривается.
– В этом случае не заморачиваемся. Найдём тебе посильную работёнку, жильё, будешь свой век доживать здесь. Определяйся. А то, может, сразу обойдёмся без проверок?
У меня холодеет в груди.
– Как – век доживать? Гала, мне нельзя век! Да у меня дома дети с ума сходят, не знаю, как они эту ночь без меня пережили!