Сороковник. Книга 1
Шрифт:
Мир на какой-то миг исчез: остались гул в голове и… кажется, чей-то мокрый тёплый язык, облизывающий мне щёки. Нора, хорошая моя…
«Погоди рыдать, тут где-то раненый ребёнок остался!» – напоминает внутренний голос. Судорожно оглядевшись, вижу неподалёку неподвижную сломанную куклу… как мне сперва кажется. Господи!.. Осторожно переворачиваю её на спину. Страшно даже браться за доспех в липких тёплых подтёках. Конечно, это не Сонька, совсем не она: и немного постарше, и светленькая… Неважно. Главное – ещё жива. Но грудь, живот – окровавленное месиво из клочьев жёсткой кожи в заклёпках, разорванной проволоки…
– Однако в доспехе дева была. Свезло… – басит за спиной мужской голос.
Он неожиданности я чуть не подскакиваю на месте. А некто сзади распоряжается:
– Эй, там, парни, одеяла волоките, плащи! К Галине малую донесём, авось, успеем.
Их за моей спиной собралось человек шесть, здоровых, крепких мужиков. Пусть не косая сажень в плечах, но если бы, если бы чуть раньше появились…
– Вы где были? – закипаю, поднимаясь на ноги. Откуда силы взялись! – Вон вас сколько, лбов! Вы бы этого гада, блин, по стене размазали! Почему ни одна сволочь не вышла, пока я тут как нищая, к вам стучалась? Попрятались, сукины дети?
Ух, как я ору! А тут ещё Нора, сообразив, что хозяйка ругается, охотно вставляет своё коронное «Р-р-р-гав!» Ещё немного, и я, распалившись и выдернув копьецо из поверженной туши, пошла бы на этих трусов, честное слово! Останавливает лишь, что они, как овцы, мнутся, жмутся и разве что не бебекают. Жалкое зрелище, таких не бьют.
– Не гневайтесь, сударыня, – выдавливает, наконец, один, росточком и статью с борца-тяжеловеса. – Не положено нам, ежели новенький явится, с им встречаться, Игрок не велит. Кто, значицца, новоприбывший, тот получай свой квест и иди до него, исполняй. А пока первый квест не выполнен, значицца, никто не смей у него на пути появляться, чтобы иф… ин… ин-фор-ма-ци-и лишней не просочилося…
– …значицца, – язвительно подхватываю. – И что мне с вами делать, дивные вы мои? Какой смерти предать? Ноги поотрывать, коль они у вас такие нерезвые?
Последнее предлагаю просто со зла. Но мужики валятся на коленки, словно они у них уже подрублены. И тут набегают со всех сторон бабы в каких-то допотопных платьях, обметающих тротуары подолами, в чепцах, платках, повязках… У меня рябит в глазах.
– Прости, прости их, дураков, сударыня амазонка, – причитывают, – не со зла ведь, а по скудоумию! Прости!
А сами пытаются бюстами загородить своих благоверных, прямо таки живую стену выстраивают. Я даже морщусь.
– Бабы, вы сбрендили, что ли? Тут ребёнка покалеченного надо срочно в больницу, а вы мне концерт устраиваете! Цыц! Ну-ка быстро, организуйте "Скорую"!
– Счас мы её к Галине, Галина тут, рядом, – суетятся они. – Она не таких подлечивала, ничо…
Шпыняют своих мужиков, раздают ценные указания, отправляют за какой-то дверью, за тем, что подстелить… А мне резко плохеет. Вот сейчас как хлопнусь в обморок – и капец, потеряется моя Нора и дорогу домой не найдёт… Поспешно наматываю на руку поводок.
– А и вам, сударыня амазонка, к нашей Гале нашей не худо бы показаться бы, – встревает одна из баб. – Вон аж посинели все личиком-то!
– Пошли вон, – цежу сквозь зубы, стараясь дышать поглубже.
Прислонившись к ближайшему забору – авось не рухнет подо мной! – стараюсь дышать поглубже. Но тут цепляюсь взглядом за тушу мёртвого ящера.
Вот кто меня просил смотреть?
Если кто скажет, что ящеры холоднокровные, не верьте. Лужища крови под моим зверем всё ещё дымится. Она парит, словно весенняя грядка под солнцем, и разит от неё как…
…как от оттаявшей скумбрии.
Меня сгибает пополам в приступе тошноты, затем ещё раз. Пока, наконец, эти лопухи, что суетятся неподалёку, не догадываются оттащить меня подальше от падали. Кто-то сердобольный приносит в ковше воды – подозреваю, колодезной, уж очень холодна, зубы ломит; меня отпаивают, отмывают и затем докладывают, что к "переносу ранетых" всё готово. Оказывается, мужики сняли с какого-то сарая дверь, набросали сверху одеял и сейчас осторожно перекладывают на них девочку-арбалетчицу. Действуют слажено; по-видимому, не впервой. Правильно, что на жёстком, вдруг позвоночник повреждён или рёбра. Это ведь даже не с пятого этажа упасть, это ребёнка натурально жрали! Там, наверное, всё в кашу…
– А не бойсь, сударыня, – словно прочитав мои мысли, участливо встревает один из мордоворотов. – Наша Гала, бывалоча, по косточкам человека складывала, глядишь, и этой деве повезёт. Ничо, отобьет её у безносой. Ты-то как, сама дойдёшь? А то и тебя потянем, смотри…
– Дойду.
Девочку несут четверо, она пока жива, потому что время от времени стонет. И хрипит. Очень мне не нравятся эти хрипы с красными пузырями на губах… Фонари чуть живые, и толком носильщиков я не разгляжу. Кое-как бреду вслед квартала два, и тут город внезапно кончается. За последним домом – ночь и чистое поле.
Вот этот самый дом и служит у них, видимо, чем-то вроде больницы, потому что один из провожатых уже вовсю трезвонит в колоколец у дверей.
– Эй, – толкаю ближайшего мужичка локтем, – а кто это такая ваша Галина?
– Ведунья, – шёпотом отвечает тот. – Сильна – страсть! Сказано ж тебе: иной раз из кусочков человека соберёт, и тот как заново родится. Ты уж с ей поаккуратней. Мы – народ простой, любую брань стерпим, а вот она…
Распахиваются широкие двустворчатые двери. В лучах света возникает силуэт высокой женщины.
– Заносите, быстро. – Сказано совершенно без интонации, но мужики словно по стойке "смирно" вытягиваются. Женщина сторонится, пропуская носилки.
– В смотровую её. Остальные свободны.
Мужиков как ветром сдувает. А я? А мне куда? Эй, люди добрые, хоть переночевать пустите!
– Что мёрзнешь? Заходи!
– Спа… – и прикусываю язык, увидев, что приглашение относится не ко мне. Женщина склоняется над Норой.
– Иди сюда, храбрая псина. Дай-ка я тебя посмотрю.
Тонкие пальцы тщательно проминают собачьи бока, живот, обследуют голову, лапы. Напоследок суют в пасть что-то вкусненькое.