Сороковник. Книга 3
Шрифт:
И вообще — откуда здесь вообще взялся благородный дон? И Николас? Не Мага ли говорил о нейтралитете, соблюдаемом Кланом? и вдруг — здрассте-пожалуйста, ГЛАВА с сыновьями тут как тут, и наверняка не в последних рядах, и…
Меня вдруг обдаёт жаром, словно я снова ощущаю горячее дыхание и раздвоенный язык на своей щеке. "Ваш дед, зайцы, — Ящер, Великий и Ужасный", — сообщил моим девочкам Николас. Я вспоминаю янтарно-жёлтые глаза, жуткие зубы, ослепительные в своей белизне и заточке, пятипалую лапу, выразительно постукивающую когтями по мостовой… М впрямь, Великий и Ужасный, я чуть не умерла со страху!
О судьбе драконов, приманенных Игроком, можно не волноваться,
Обдумав, пережевав, посетовав, поужасаясь своим догадкам, я впадаю в тоску и нервозность и, чтобы как-то себя отвлечь, чтобы хоть чей-то голос услышать — хотя бы и свой — принимаюсь напевать. Да пусть кто хочет, тот и слушает, и что хочет, то и думает, вплоть до того, что у Обережницы крыша от страха поехала, — плевать. Что хочу, то и делаю. Я тут вроде как в одиночке? Значит, сама себе хозяйка.
— …Вдруг, казачий разъезд перерезал нам путь
Тройка быстрая вкопана встала.
Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,
И она как цветочек завяла…
А в цементных швах кладки почти у самого пола, оказывается, скапливается конденсат: натекают крошечные капли влаги. Ободрав пару ногтей, я слегка углубляю шов и через каждые полчаса прикладываюсь губами. Не бог весть что, но хоть язык не распухает от сухости.
Поскольку мне себя временами очень и очень жалко, то и песни у меня соответствующие. Вспоминаются мне городские романсы — "И на штыке у часового горит полночная звезда", "Разлука ты, разлука, чужая сторона", и русские народные — "Хазбулат удалой", "Чёрный ворон", "То не ветер ветку клонит"… Никогда не подумала бы, что у меня такой богатый репертуар. Находится место и ямщику, который слишком гонит лошадей, и тому, чтобы ни жалеть, ни звать, ни плакать, и солдатам, не вернувшимся с войны, и тем, кто не вернулся из боя… Будь у меня слушатели — рыдали бы от жалости.
По моим внутренним часам уже около полудня. Даже в моём подвале становится тепло; представляю, какое пекло снаружи. Я выдыхаюсь и больше не могу петь. Смочив в очередной раз язык и губы, укладываю себя на топчан.
Минут через десять меня выводит из полудрёмы какой-то шорох, и как будто что-то падает на пол, а сразу вслед за этим я слышу удаляющиеся от окна торопливые лёгкие шажки. В недоумении озираюсь — и вижу на полу румяное большущее яблоко. От удара спелый бок чуть разбит, но неважно: главное, что оно сочное.
И я сгрызаю его — без остатка, чтобы огрызком случайно не выдать дарителя. Нет в этом яблочке никакого подвоха — перед тем, как съесть, я проверяю его на ауру — и ни малейшей тени дурных замыслов не обнаруживаю.
И всё-таки немного задрёмываю, когда внезапно в мои культяпочки вонзаются невидимые зубы. У меня даже дыхание перехватывает, настолько это больно. Чтобы не заорать, я прикусываю губу. Осторожно прячу искалеченную кисть в здоровой, поглаживаю, чтобы хоть как-то успокоить. Что это? А может… может, меня ищут таким способом? Если бы Рахимыч вздумал поиздеваться — так вон у него за стенкой целый арсенал для этого. Вдруг это мои бедные потерянные пальчики ищут маму-руку и пытаются меня нащупать в отдалении?
Кость тянется к кости… А я — могу дотянуться до того, что или кто меня ищет? Почему я сразу не подумала о телепатической связи?
Да потому, что сталкивалась с ней пару раз, не больше. Однажды ко мне мысленно обратился сэр Майкл. И Николас, когда пытался до меня докричаться в пещере, но он же и предупредил, что, это очень затратно энергетически. Но ведь у меня есть запас! Попробовать?
Меня должны искать и Мага, и сэр Майкл. С кого начать? Коробочка-то должна храниться у наставника, в поле действия его целительной ауры, поэтому настраиваюсь на паладина. Вспоминаю родное лицо, серо-голубые глаза, опушённые длинными девичьими ресницами, благородный нос с чуть заметной горбинкой, ямочку на подбородке, золотые кудри… Его сильные руки, легко, как пушинку, подсаживающие меня в седло. Его великолепные с Васильком взятия барьеров. Гелю, трогательно склонившую голову к такой надёжной груди. Белоснежного жеребца, красавца под стать всаднику. Улыбку. Безмятежный взор, сменяющийся однажды на жёсткий и гневный… Стоп. Кажется, я его чувствую, и настолько сильно, будто он на расстоянии вытянутой руки. И я вкладываю весь силовой запас в мысленный вопль: Я здесь!
Мне удаётся задержаться на этой волне секунд двадцать, не больше. А потом страшный удар по темечку швыряет меня на пол.
Со стоном я сжимаю голову и кое-как усаживаюсь. Подняться не могу — дико болит затылок, при малейшем движении кровь пульсирует в висках, и выражение "взорвать мозг" становится весомым и понятным. Некому было меня бить, пусто в камере. А шарахнуло, тем не менее, словно полновесным кирпичом. Меня засекли? И наказали, чтобы не высовывалась?
А с чего я взяла, что мои попытки никто не отследит? У Главы Клана в окружении наверняка не дураки и какая-то магическая защита в месте его резиденции должна быть. Ведь не исключают же они возможности, что меня будут искать любыми способами, а ищут-то не просто люди — маги. Кажется, я опять попала.
И растратила почти весь свой запас.
Так или иначе — дело сделано. Хорошо бы, меня услышали не только местные.
Кое-как я переползаю на топчан. Мало того, что голова трещит — ещё и подозрительно тихо стало, даже птичьего свиста не доносится, словно поставили специальную глушилку — в корне пресечь мои попытки выйти на связь. Жди неприятностей, Ваня… Остаток энергии я трачу на ликвидацию головной боли, чтобы быть в форме, если охрана решит не ограничиваться мысленным внушением, и теперь, как могу, пополняю силы.
А минут через пять неподалёку лязгают запоры, скрипит дверь и слышится отчаянный женский вскрик:
— Не надо! Умоляю! Ну, пожалуйста, не надо!
К двери соседней камеры трое витязей восточного вида, вроде тех, что караулили у двери Магиного дома, подтаскивают почти голую девушку. У неё подгибаются ноги от страха, она пытается вырваться, но держат её в четыре руки крепко. Пока один открывает дверь, девушку неожиданно разворачивают ко мне лицом и припечатывают прямо к решётке. Я даже вскакиваю. На меня смотрят полные ужаса синие глаза с потёками туши, на скуле наливается кровоподтёк, губы разбиты. Да её к тому же только что с силой прижали к железным прутьям. Мне дают хорошенько рассмотреть это дрожащее создание, едва прикрытое тремя разноцветными тряпочками, и затем затаскивают его прямо к столбам. Растягивают руки верёвками. Я уже понимаю, что сейчас будет.
Первый удар хлыста едва не вышибает дух и из меня тоже. Я совсем забыла, что могу чувствовать чужую боль. И сейчас она изматывает меня, заставляя дёргаться при каждом ударе, стискивать зубы, чтобы не вертеться на месте и не обнаруживать, как я страдаю вместе с этой девочкой. От боли и от её криков у меня проступают слёзы.
Истязатель замедляет темп и начинает искать на теле жертвы местечки почувствительнее. Гнев, который меня переполняет, помогает справиться с болью. Я вытираю вспотевший лоб. Я собираю силу, но каждый новый удар, отдающийся и в моём теле, мешает сосредоточиться, сбивает концентрацию. Внезапно один из наблюдающих стражников поворачивается ко мне.