Сороковник. Книга 3
Шрифт:
— Сама не пойдёшь — понесу, — коротко говорит.
Я демонстративно скрещиваю руки на груди. И в следующий момент уже разоряюсь у него на плече:
— Пусти сейчас же! Арап несчастный! Пусти, кому говорю!
Не обращая внимания на мои вопли и попытки достучаться кулаками до его совести, он проносит меня через весь двор, затаскивает в какое-то затемнённое помещение… Ёлы-палы, я снова ничего не вижу, на сей раз — попав с освещённой улицы в полумрак. Меня ставят на ноги.
— Женщина, — говорит Кайс хладнокровно, — будь поумнее, изобрази хотя бы видимость покорности. Ты своими криками весь гадюшник перебудишь, мне его полдня придётся успокаивать. Знаешь, чем это тебе грозит?
— И чем же? — спрашиваю сердито.
— Или придушат ночью, или отравят. Решат, что ты новая забава и их потеснишь. Тебе это нужно?
Мой пыл заметно охладевает.
— А что это ты обо мне так заботишься? — спрашиваю недоверчиво.
— Забочусь-то я о себе. Я тут за всех в ответе. Будешь делать всё, что скажу — останешься жива, поэтому слушай меня.
Я упираю руки в боки, как та рассерженная хохлушка, которой уже всё равно, над какой бровью у её мужа тюбетейка.
— Нет, это ты послушай, — отчётливо говорю. — Я вам не кукла здешняя, которой можно вертеть во все стороны. Я — Обережница. Понял? И командовать собой не позволю. И если не хочешь, чтобы тебя, как Али, под ручки отсюда вывели — не трожь меня. Понял?
Отчего это я такая смелая? Оттого, что вдруг ко мне приходит понимание: громила он или нет — а я смогу сделать с ним то же самое, что с не слишком высоким и не слишком добрым палачом. Смогу. Хоть сейчас.
Кайс возвышается надо мной как гора. Но по-прежнему ни один мускул не дрогнет на суровом лице. Он изучает меня, я — его.
Наголо бритый череп. Красивый, между прочим, у мужчин редко встречается голова такой совершенной формы. Плотно прижатые уши, приплюснутый нос слегка повреждён в переносице… Литые грудные мышцы, причудливая вязь серебристой татуировки во весь могучий бицепс, бычья шея… Откуда ж он такой? Да неужто действительно евнух? Может — в плен попал и его… это самое… и приставили сюда. А что, при нём не надо целый штат разводить, одного такого гиганта хватит для охраны местного курятника.
С двух сторон ко мне робко приближаются давешние служаночки.
— Раздевайся, — командует Кайс. — Что бы там дальше с тобой ни случилось — помыться никогда не помешает. Париться тебе нельзя, рана может открыться, обойдёмся малым. И руку перевяжем. Да меня можешь не стесняться, я тут на вас таких насмотрелся.
Но отходит и не спеша укладывается на кушетку неподалёку у стены. Заложив руки за голову, с преувеличенным вниманием изучает потолок, а девушки робко влекут меня к небольшому бассейну. И от одного вида чистейшей голубоватой воды, такой прозрачной, такой даже с виду и освежающей, и в меру тёплой всё тело начинает чесаться и свербеть. Может, хотя бы умыться? За время "отсидки" я уже притерпелась, но, знаете ли, несколько часов, предшествующих тюрьме, по пыльной дороге, поперёк лошади, головой вниз, на пропахшем потнике какой-никакой, а след на мне оставили.
— Так что там с Али? — вроде как лениво спрашивает из своего угла мой очередной тюремщик. И я прикидываю, как бы ему ответить достаточно туманно и в то же время внушительно. Какая, в сущности, разница между теми, что меня сюда привели, и этим? Только в действующих декорациях. Хозяин у них один, задачи такие же: караулить меня. Только этот не запугивать будет, как предыдущие, а начнёт работать на контрасте. Отмокание в бассейне, ароматерапия — вон курильницы во всех углах понатыканы — потом какой-нибудь массаж с эротическим уклоном и благовонными маслами… Да уж, этот сможет с уклоном, хоть и евнух. Потом напялят на меня крошечные лоскутики, именуемые местным женской повседневной одеждой, накормят-напоят, напичкают сладостями, напоют в уши… Короче, обработают. Ишь, как сразу начал: если, мол, хочешь жива остаться…
А я как представлю, что нужно перед этим мужиком раздеться — мороз по коже. Я пока ещё и в джинсах, и в футболке, но такое ощущение, что спина уже голая. И незащищенная абсолютно.
Решительным движением отодвигаю девушек от себя в стороны.
— Умыться, — говорю коротко, невольно подражая приказному тону Тарика. — Лицо, руки, ноги. Достаточно. Кто будет приставать — пожалеет.
Рабыни растеряно оглядываются на босса, — тот, должно быть, кивает, мне-то не видно — и, опустив глаза, ведут меня к фонтанчику в стене. Воспользовавшись краткой паузой, когда они, опустившись на колени, неумело, но старательно расшнуровывают мне кроссовки, осматриваюсь. Баня не так уж велика, как можно на картинах, изображающих всяческие султанские гаремы — нет здесь необъятных просторов вширь и ввысь, колонн, громадных водоёмов и крутобоких фонтанных чаш. Фонтанчик только один, у которого я сейчас стою, и больше похож на бахчисарайский: плоская мраморная плита, — с резным цветочным узором, вделанная в стену, с каскадом чаш-раковин, расположенных по диагонали одна над другой. Вода из небольшого крана не спеша заполняет верхнюю раковину, из неё с приятным журчанием перетекает в нижние боковушки, оттуда — в очередную центральную и снова в боковые, и скапливается в небольшом углублении, обложенном крупной цветной галькой. Само помещение невелико, не больше моей квартирки, с маленьким бассейнчиком, как я уже упоминала, с низкими кушетками вдоль одной стены и полками с различными кувшинами, ёмкостями, флаконами, баночками, щётками и губками — с другой. В торцевой части несколько ступенек ведут на возвышение — видимо, там что-то вроде парилки, в стенах проделаны небольшие прорези — не иначе как для подачи пара. А неподалёку от нас, кстати, действительно нечто, напоминающее массажный стол, но забираться на него я не испытываю ни малейшего желания.
Полумрак здесь из-за полного отсутствия окон, свет проникает только через купольный потолок, да и то ослабленный, рассеянный. Странно, камень — а просвечивается. Хотя — я же в жилище мага, в конце концов.
Девочки, наконец, освобождают меня от обуви, и я ступаю на тёплый мраморный пол, и вспоминаю, что в восточных банях есть ещё и подвальный этаж, в которых и греют воду, и пар оттуда подают, поэтому при всём желании застудиться здесь невозможно.
А вот ноги пусть моют, думаю сердито, пытаясь заглушить неловкость. Сижу на низенькой табуретке, в то время как душистой мыльной смесью мне растирают ступни. Лишний раз мочить раненую руку не следует. А за время, проведённое в камере, я заслужила хоть чуточку расслабухи.
Справа бесшумно нарисовывается Кайс, присаживается на корточки, завладевает моей раненой рукой и начинает обрабатывать какой-то пахучей мазью, пристроив рядом на полу керамический горшочек. Мазь пахнет мёдом, травами и совсем немного — болотной тиной, и мне почему-то вспоминается Маргарита перед полётом.
— Так что там случилось с Али? — вроде бы небрежно напоминает евнух, забинтовывая мне руку. Запомнил-таки. И заинтригован. Всё правильно, времени с момента смерти тюремщика прошло всего ничего, вряд ли здесь об этом успели услышать, а мои зловещие намёки заставляют быть со мной настороже. Непонятные угрозы иной раз действеннее прямых.
— Ничего особенного, — отвечаю, в упор глядя в ореховые глаза. — Обкурился. Решил над девочкой покуражиться. Перестарался, сердечко-то и прихватило. Человек смертен, знаешь ли.
— Так это он наказывал Саджах? — кажется мне, или щёки чернокожего слегка посерели? Бледнеет он так, что ли? — И просто сердце прихватило? А ты, госпожа, здесь ни при чём?
— Пальцем его не тронула, — убедительно повторяю то же, что и магу. Девочки как-то опасливо на меня поглядывают, отодвигаются, а когда обувают — не дышат вовсе. Кайс легко поднимается на ноги, предлагает руку, чтобы помочь встать. Вот зараза, у него наверняка даже ноги не заныли, пока рядом сидел, а я на этой низёхонькой детской табуретке уже притомилась. Тем не менее, предложенную руку игнорирую.
— Может, всё-таки переоденешься, госпожа? — спокойно предлагает он. — Неприлично женщинам ходить в мужской одежде, да ещё столь обтягивающей. Это излишне соблазняет мужчин.
— Ага. А вот так — прилично? — скептически показываю на служанок. — И не говори мне, что они рабыни. Три фиговых листочка и пупок наружу — это прилично? Да я больше прикрыта, чем все ваши прелестницы, так что не предлагай даже.
И угадываю во взгляде Кайса какое-то странное удовлетворение.
— Хорошо, госпожа, — кротко говорит он. Жестом отпускает девушек и те с облегчением упархивают прочь. — Пойдём, я отведу тебя в твоё жилище.