Сороковник. Книга 3

Горбачева Вероника Вячеславовна

— Видишь? — с угрозой говорит. — Попробуешь ещё раз подать сигнал — забьём её до смерти. Поняла?

Это действует на меня сильнее кнута.

Тот, что хлестал девушку, останавливается. Она в изнеможении обвисает на верёвках, всхлипывает, на животе, на груди, на бёдрах и в паху у неё вспухают и кровоточат рубцы. Палач берёт со стола с инструментами связку каких-то карандашей и демонстрирует жертве. Та, округлив глаза, визжит и начинает дёргаться в путах. Усмехаясь, этот гад демонстрирует и мне один из "карандашиков", и я понимаю, отчего кричит девушка, словно до этого не исходила воплями. Это не карандаши. Это длинные

заострённые с обеих сторон узкие палочки-шпильки, для чего — догадаться не трудно. Втыкать. Пронзать. Выкалывать. Делать всё, на что хватит фантазии у троих изуверов.

— Не смей, — шепчу я. — Слышишь?

— А то что? — ухмыляется он и вдруг делает неуловимое движение. Шпилька свистит мимо моего уха, я инстинктивно отшатываюсь. — Будешь от неё отворачиваться — попаду, — предупреждает. — И не нарывайся, а то остальные пальцы потеряешь. Ты на своё дело и без них годишься.

Тот самый, вдруг понимаю. Что меня душил, что в лоб меня двинул. Значит, это он меня так покалечил…

Я медленно и неуклонно закипаю. И в то время, когда душитель нарочито не торопясь выбирает сперва новую шпильку, затем место, куда её воткнуть, у меня получается заглянуть в его тело. Как я видела себя раньше изнутри, так сейчас вижу у него в груди тёплый пульсирующий мышечный мешок, который сокращается ровно и мощно, гонит кровь по организму, что и человеческим-то называться недостоин. В этот момент меня словно перемыкает.

Я почти перестаю чувствовать боль — она уходит на задний план. Рубцы, такие же, что проступили на исполосованном теле, горят и на моём, но я их не чувствую. Бывает — отсидишь ногу до онемения, попробуешь ущипнуть — и не ощущаешь щипка, так и здесь: всё притупилось, осталась читая незамутнённая ненависть к персональному врагу и к его подельщикам, что всю экзекуцию пронаблюдали с горящими глазами, явно желая поучаствовать. Я вижу этот пульсирующий ком. В моих возможностях — мысленно сдавить его изо всех сил. Но это будет слишком явно, потому что тогда объект забьётся в корчах, захрипит… Да и кто знает, вдруг снова засекут магию. И что тогда будет с этой девочкой? Не придётся ли ей так и умереть из-за меня?

Я не стану давить его сердце. Просто заставлю его биться быстрее. Намного быстрее.

Палач возится с выбором места на жертве слишком уж долго. Наконец он тщательно нацеливается, отводит руку с орудием пытки назад, для размаха. Девочка закрывает глаза и сжимается. Но укола не происходит.

— Э-э, Али, да у тебя руки дрожат, — насмешливо тянет один из его подельщиков. — Ты обкурился, что ли? Смотри, узнает хозяин — в этот раз не простит!

— Не курил я! — огрызается душитель. — Что-то мне…

Он закашливается и отступает.

— Ага, не курил… Расскажи это своей бабушке. А ну, дай сюда, и без тебя справимся! — Страж вырывает связку шпилек у приятеля, но тот вдруг начинает заваливаться, держась за левый бок. — Эй, ты что? А ну, стой! Саиб, держи-ка его!

Вдвоём они подхватывают Али под руки. Им уже не до развлечений. Девка может подождать, она привязана, а дружба — это святое. Двое выводят третьего, тот еле шевелит ногами — совсем как их жертва, когда её только-только сюда приволокли, и в глазах его я успеваю заметить такой же ужас перед неотвратимым. Прижавшись лицом к решётке, я провожаю их взглядом. И до того, как они исчезают из вида, мысленно тяну шнур от своей руки к этому злому сердцу.

Прикрыв глаза, удерживаю его перед внутренним взором. Выжидаю минуту, другую, третью… и останавливаю.

***

Совсем немного сил уходит на то, чтобы усыпить повисшую на верёвках девочку. Нет, не гипнозом. Просто я вспоминаю, как мне самой в дороге пережали сонную артерию — и мысленно слегка сдавливаю несчастной этот кровеносный сосуд. Дожидаюсь, чтобы та обмякла — и отворачиваюсь.

Больше я ничем не могу ей помочь — ни развязать, ни выпустить, так пусть хотя бы боли не чувствует. Придёт же за ней хоть кто-нибудь! Жена она, наложница или рабыня — а всё же собственность, когда-то должны о ней вспомнить, забрать, подлечить… Я — не могу ничего. Никто не должен заметить моего вмешательства. Это когда я пробовала связаться с сэром Майклом, то от недомыслия ментально заорала дурняком, а теперешние мои действия ювелирны. Я очень осторожна. Потому что стоит мне чуть превысить этот минимум — и несчастный случай с обкурившимся стражником тотчас свяжут с возможным заживлением рубцов на провинившейся девушке — и с обережницей по соседству. Чем это обернётся для нас обеих — лучше не думать.

Опускаюсь на топчан, подтягиваю коленки к груди, да так и съёживаюсь. Трясёт меня, трясёт. Я только что впервые убила человека осмысленно, намеренно, не защищаясь, не спасая собственную жизнь. Захотела наказать — и сделала это. Сквозь сомкнутые веки просачивается по слезинке, не более. Не по убитому мерзавцу плачу, даже не по девочке выпоротой — скорблю по себе, прежней, которой больше уже никогда не будет. Лапушка во мне только что умерла. Возврата нет. Ещё один должок за тобой, Омарчик.

Будь ты проклят, неожиданно со злостью думаю. И ты, и твои приспешники, предатели и убийцы. Да чтоб вам в собственных домах не найти покоя! Хоть бы и следа от вас не осталось, воздух чище был бы!

Это всё эмоции, Ваня, эмоции, шепчет мне голос. Давай-ка, соберись. Что-то мне подсказывает: недолго тут куковать осталось, изоляцию твою так и так нарушили, дальше в одиночке тебя держать смысла нет. Скоро придут.

Поэтому я не удивляюсь, когда минут через двадцать снова лязгают засовы.

Двое знакомых стражников, слегка бледные с лица. И ещё один мужчина, скорее всего, маг. Сурового вида, моложавый, остроглазый, с ассирийской бородкой, в узорчатом кафтане поверх длинной хламиды, в высоком белом тюрбане. Прощупывает взглядом камеру, затем удостаивает вниманием и меня, и, наконец, нехотя разжимает губы, как будто говорить со мной — обуза неимоверная.

— Али — твоя работа?

— Не понимаю! — удивлённо говорю я, должно быть, не слишком убедительно.

— Что ты с ним сделала? — требовательно вопрошает маг. Поведя плечом, честно отвечаю:

— Да я его и пальцем не тронула. А что случилось-то?

Он с неудовольствием поворачивается к тюремщикам.

— Али умер здесь? Отвечать!

— Ник…никак нет, господин Тарик. — Один из стражей бледнеет ещё больше, судорожно сглатывает воздух, потом багровеет.

— Что же вы мне голову морочите? Как всё было?

— Ну, только он, значится, девку эту выпорол…

Маг стремительно оборачивается.

— Эту? — зловеще спрашивает. — Вам разве её пороть приказывали? Вам было велено припугнуть слегка обеих, а вы что натворили? Хозяйское имущество не бережёте?