Сороковник. Книга 3
Шрифт:
— Тарик, — окликает со своего поста Кайс. — Слышишь? Ветер стих.
— И что? — непонимающе вскидывается маг.
На хрупкую крышу павильона обрушивается ливень, настолько сильный, что мне кажется — высокий вогнутый купол вот-вот продырявится в тысяче мест одновременно. Маг и евнух как по команде задирают головы и прислушиваются.
— Рукотворный, — сообщает евнух. И неожиданно обращается ко мне. — Ничего не хочешь нам сказать?
— А что тут говорить, — нервно вместо меня отзывается маг. — Таким ливнем, если он продлится хотя бы полчаса, размоет и Барьер и Купол. — Он в упор глядит на меня. — Среди твоих друзей есть стихийники?
К этому времени
Ураган — магия воздуха. Дождь — магия воды. Внутри меня вдруг зарождается ликование.
— Если я права, после ветра и дождя придёт очередь огня. Но уже не вашего, Тарик. Считай это артподготовкой.
Ему неоткуда знать, что такое артподготовка, но подтекст он понимает.
Маг спешно поднимается на ноги, когда дверь павильона распахивается. Кайс странно дёргается, хватается за шею и словно какая-то невидимая сила оттаскивает его от входа и вжимает лицом в стену. Его могучая спина содрогается в бесплодных попытках повернуться.
— Так-так, — слышится знакомый, хорошо поставленный голос немолодого мужчины. — И что же я вижу?
Двое магов синхронно занимают места по обе стороны двери. Почему магов? А одеты они почти в точности, как Тарик, видимо, здешний стиль один на всех, для узнаваемости. Вот только они помоложе и проворнее и накачаны не хуже наёмных телохранителей, а вдобавок ко всему каждый вооружён какой-то короткой палочкой с миниатюрным навершием: должно быть, это магические жезлы. В освободившийся проём неспешной походкой утомлённого дневными заботами труженика вступает лично Омар ибн Рахим, Верховный Маг клана Огня. И выражение глаз на его добром лице мне не нравится. Как, впрочем, и жёсткие колючие взгляды со стороны его эскорта.
— Итак, что же мы имеем? — Омар выходит на середину, волоча подбитые мехом серебристой лисицы полы халата по мраморным плитам. Сухейшего халата, надо сказать, очевидно, защитные пузыри в этом мире применяются часто. — Оказывается, за нашей спиной плетётся заговор? Тарик, дорогой мой, уж не думаешь ли ты, что никто не заметил, как ты прокрался на женскую половину? Не настолько выжил из ума твой престарелый учитель, чтобы в ревности своей решить, будто воспылал страстью к моим овцам, изнывающим в одиночестве. Я слишком хорошо тебя знаю, мальчик мой. — Меня он словно не замечает. Аристократичный лик, прорезанный благообразными морщинами, пожалуй, даже красив; седые брови аккуратно подстрижены, дабы не кустились, усы и борода умащены благовониями… брр, я даже за несколько шагов чувствую мускус и амбру. И жасмин, чтоб его… А ближе, он между прочим, не подходит. — Тарик, мальчик мой, — повторяет он, и голос его становится укоризненно-вкрадчив, — не продолжить ли нам нашу столь содержательную беседу в другом месте?
Я не успеваю заметить, откуда в руке Тарика оказывается знакомая шпилька; очевидно, он успел изъять её в пыточной. Он даже успевает сделать короткий замах. Оба огневика-телохранителя вскидывают жезлы. На месте мага вспыхивает крутящийся огненный шар — и тотчас оседает жирным пеплом на пол.
У меня подступает комок к горлу. Как же так… Только что был живой человек — и вот всё, что осталось? Хорошо, что я всё ещё сижу, иначе так и брякнулась бы на пол рядышком с этой горсткой, потому как ноги у меня становятся ватными.
— Женщине полагается встать, когда входит мужчина и господин, — равнодушно бросает в пространство один из качков.
— Т-ц-ц, — огорчённо прищёлкивает
Он закладывает большие пальцы рук за пояс и окидывает меня пронизывающим взором. Я холодею. У меня в пищеводе словно ледяной штырь, который одним концом упирается в желудок, заставляя сжаться, другим замораживает дыхательное горло. Мигнув, я делаю осторожный вдох. Могу. Могу дышать. Похоже, он пытается надавить на меня магией, но не атакуя в лоб, а исподволь, просачиваясь сквозь защиту. Сжавшись в комок, я делаю вид, будто не в силах ответить.
— А ведь они уже близко, твои друзья, ты знаешь об этом? Дога-адываешься, — прищурившись, тянет он. — Ты хоть понимаешь, что им осталось жить совсем немного? Впрочем, моя робкая газель, я могу повременить — и не сразу перерезать нити их никчёмных жизней, а, быть может, и проявит великодушие, отпустив их с миром и заручившись клятвой никогда более не возвращаться ни в этот город, ни в остальные, кои вскоре будут под благословением моей руки и мудрости…
Он сладко и лживо напевает мне о безграничной доброте и мудрости, о том, что всё зависит только от меня. Да, я понимаю, — наклоняю голову, словно в нерешительности, и позволяю гипнотизирующему потоку литься и дальше, чтобы выиграть время. Я действительно понимаю, к чему он клонит. Это называется — делить шкуру неубитого медведя, ибн Рахим, поскольку, будь те, кто мне дорог, в твоих лапах — уж ты бы со мной не здесь разговаривал, а продемонстрировал бы умение твоих палачей там, в башне. Конечно, на пыточных столбах висела бы не я, а Мага, например…
И тут меня накрывает гневом. Сжавшись ещё сильнее, я прикрываю глаза, чтобы себя не выдать. Не отдам! Я никого тебе не отдам, сукин ты сын, возомнивший себя Саруманом или кем там ещё!
Вспышка ненависти, как ни странно, меня отрезвляет. Оказывается, я начинала цепенеть уже по-настоящему, мало того — послушно кивать, уже с чем-то соглашаясь. Хорошо, что я до сих пор сижу правым боком к вошедшим, им и невдомёк, что моя левая рука проскальзывает в карман и кое-что там нащупывает.
Просто так, что ли, я не давалась в бане ни мыться, ни переодеваться?
— Я справлюсь с ними сам, — с удовольствием повторяет Верховный. — Даже со своим старинным другом управлюсь. Не догадываешься, как? Пропущу их в купол, всех до единого, а потом просто зажарю. Для себя и своих преданных друзей я уже открыл портал в соседний город. Мы успеем немного раньше, чем твои обожаемые родственники. — Он склоняет голову набок, хмурится. — Ты не ужасаешься? Женщина, или ты от страха не в силах сказать ни слова?
Я разжимаю губы только для того, чтобы сказать банальную фразу: