Соседи. История уничтожения еврейского местечка

Гросс Ян Томаш

Халинка Буковская с другими ребятишками бегала по улочкам Едвабне. Ей было восемь лет, но она запомнила многое: «Рядом с нашим домом проехал верхом пан Белецкий, гнал перед собой еврейку по фамилии Кивайко, имени не помню. Эта женщина, вся мокрая от пота, звала на помощь, но никто ей не помог. А все знали, что, когда Белецкий сидел в тюрьме, Кивайко заботилась о его детях» [93] .

Всаднику легко было высмотреть в поле и догнать прячущегося человека.

93

«Gazeta Pomorska», Адам Виллма, «Подбородок моего сына», 4 августа 2000.

В этот день в городке разыгралась своеобразная какофония насилия — множество некоординированных между собой действий, за которыми Кароляк и магистрат осуществляли лишь общий надзор, заботясь только о том, чтобы дело двигалось в нужном направлении. Но много, как мне представляется, было и частных инициатив. Бардонь какое-то время спустя должен снова пойти в мастерскую. И в том же самом месте снова встречает Вишневского над трупом Левина. «Я понял, что Вишневский здесь дожидается еще чего-то. Забрал

из мастерской необходимые детали и на обратном пути встретил тех же самых молодых людей, которых видел, идя в мастерскую в первый раз. [Позже он поймет, что это были Юрек Лауданьский — так все его называют, наверное, он очень молодо выглядел — и Калиновский.] Теперь они шли, как я понял, к Вишневскому, на то место, где лежал убитый Левин, и вели другого человека иуд.[ейского] вероис.[поведания] по фамилии Здройевич Херц, он был женат, владел механизированной мельницей в Едвабне, я работал у него до марта 1939 г. Они вели его под руки, с головы Здройевича стекала кровь по шее на грудь. Здройевич обратился ко мне: „Пан Бардонь, спасите меня“. Я, сам боясь этих убийц, ответил: „Ничем вам не могу помочь“, — и прошел мимо» [94] .

94

GK, SOL 123/503, 504.

Итак, в одном месте Лауданьский с Вишневским и Калиновский камнями забили насмерть сначала Левина, потом Здройевича; около дома Госцицкого палками забили еще четырех мужчин; в пруду на Ломжинской улице некто «Луба Владислав […] утопил двух евреев-кузнецов»; еще где-то Чеслав Межейевский сначала изнасиловал, а потом убил Юдес Ибрам [95] ; дочь учителя хедера, которую все знали, потому что у нее в доме учились читать на иврите, красавице Гители Надольны отрубили голову, а потом забавлялись, пиная ее ногами, как мяч [96] ; на рынке «Добраньская просила воды, она потеряла сознание, и ее не дали спасти, мать убили, потому что она хотела дать воду; Бетка Бжозовская погибла с ребенком на руках» [97] ; все это время евреев зверски избивали, ну и грабили еврейские дома [98] .

95

GK, SOL 123/675.

96

Yedwabne, цит. соч., с. 103.

97

ZIH, 301/613.

98

GK, SOL 123/675; ZIH, коллекция 301/613 (второе сообщение Васерштайна). На мой вопрос, что он точно видел на рынке, когда его туда привели, Нелавицкий ответил, что не слишком присматривался, только протискивался в центр согнанной толпы, поскольку вокруг кольцом стоили люди с кольями и били, кого могли достать (беседа, февраль 2000 года). Я уже говорил об этом раньше словами свидетелей, которые повторяют, что «на это невозможно было смотреть».

Наряду с частными инициативами отдельных злодеев были преследования более систематические, охватывающие целые группы жертв. Прежде чем убить, евреев унижали. «Я видел, как Собута и Василевский отобрали человек пятнадцать евреев и издевательским образом заставляли их делать гимнастические упражнения» [99] . И группами вывели на кладбище, где уже убивали всех подряд. «Отобрали самых сильных мужчин, загнали на кладбище и приказали им выкопать ров, после того, как они его выкопали, взяли их и поубивали, били кто чем [так в тексте], кто железкой, кто ножом, кто палкой» [100] . «Шелява Станислав убивал железным крюком, ножом в животы. Свидетель [Шмуль Васерштайн, я цитирую его второе сообщение, хранящееся в ЕИИ. — Авт.] прятался в кустах. Слышал, как они кричат. Там, в одном месте, было убито 28 мужчин, причем самых сильных. Шелява схватил одного еврея. Язык ему отрезали. Потом долгая тишина» [101] .

99

GK, SOL 123/653.

100

GK, SOL 123/681.

101

ZIH, 301/613.

Распалившиеся убийцы действовали весьма энергично. «Я стояла на ул. Пшитульской, — говорит пожилая женщина Бронислава Калиновская, — и бежал по улице Ежи Лауданьский, прож.[ивающий] в Едвабне, который сказал мне, что уже убил двоих или троих евреев, он был очень возбужден и побежал дальше» [102] . Но впрочем, вскоре убийцы сориентировались, что такими методами не удастся забить насмерть полторы тысячи человек. Тогда решили сжечь всех евреев сразу в овине. Мысль не особо оригинальная, так как именно таким образом расправились с евреями в заключительной фазе радзиловского погрома за несколько дней до этого. Но, как можно догадаться, эта инициатива, очевидно, не была подготовлена заранее, так как не было решено, в чьем овине должно было это произойти. Сначала обратились к Юзефу Хшановскому: «Когда я зашел на рынок, то они [Собута и Василевский] сказали мне, чтобы я отдал свой овин для сожжения евреев. Я, значит, стал просить, чтобы мой овин не жгли, тогда они на это согласились и мой овин оставили, только мне приказали помочь им согнать евреев в овин Шлешиньского Бронислава» [103] .

102

GK, SOL 123/686.

103

GK, SOL 123/614.

Но

еще до того, как евреев погнали с рынка в последний путь к овину Шлешиньского, Собута со товарищи устроили небольшой спектакль. Во времена советской оккупации в городке рядом с рынком поставили памятник Ленину. И «группу евреев-мужчин забрали, чтобы снести памятник Ленину, который стоял в скверике. Когда евреи снесли этот памятник, значит, велели им взять части памятника на колья и нести, а раввину идти впереди, неся свою шапку на палке, и всем петь „из-за нас война, ради нас война“. Пока тащили памятник, всех евреев с рынка согнали в овин, тех, кто нес памятник, тоже, овин этот облили бензином и подожгли; в этом овине таким образом погибло около полутора тысяч человек евреев» [104] .

104

GK, SWB 145/255. Так же описывают эти сцены и другие свидетели. Юлиан Соколовский: «Я помню, как, когда гнали евреев, гр. Собута дал свою палку раввину и велел ему надеть на палку покрывало с головы и кричать „из-за нас война, ради нас война“. Вся эта колонна евреев, которых гнали за город к овину, кричала „из-за нас война, ради нас война“» (GK, SWB 145/192); Ежи Лауданьский (GK, SOL, 123/665), Станислав Дановский (GK, SWB, 145/186), Зыгмунт Лауданьский (GK, SOL 123/667).

Овин, как мы помним, окружала плотная толпа преследователей, которые впихивали внутрь истерзанных евреев. «Мы пригнали евреев к овину, — скажет Чеслав Лауданьский, — и велели входить, ну и этим евреям пришлось войти» [105] . Там произошел случай, несколько напоминающий историю Корчака. Возчик, Михал Куропатва, во время советской оккупации прятал польского офицера. Его вытащили из толпы уже около самого овина и объявили, что в награду за этот поступок дарят ему жизнь. Куропатва отказался, и выбрал общую со всеми евреями смерть [106] .

105

GK, SOL 123/666.

106

Yedwabne, цит. соч., с. 103.

Керосин, которым облили овин, выдал со склада Антони Небжидовский Эугениушу Калиновскому и своему брату Ежи. «Вышеупомянутые отнесли этот керосин, который я выдал, восемь литров, облили овин, который был полон евреев, и подожгли, как было дальше, этого я не знаю» [107] . Но мы знаем — евреи сгорели заживо. В последнюю минуту из этого ада вырвался Янек Ноймарк. Волной горячего воздуха распахнуло дверь овина, рядом с которой стоял он с сестрой и ее пятилетней дочкой. Сташек Селява с топором в руке преградил ему путь, но Ноймарк сумел вырвать у него топор, и они убежали на кладбище. Он еще только успел увидеть своего отца, объятого пламенем [108] .

107

GK, SOL 123/618. Какую-то роль в этой выдаче керосина мог также сыграть и Бардонь (поскольку он, вероятно, как механик заведовал складом), но, как он утверждает, он разрешил Небжидовскому выдать керосин «для технических нужд, а не для того, чтобы сжигать овины с людьми» (GK, SOL 123/505).

108

Yedwabne, цит. соч., с. 113.

Самым страшным убийцей из всех был, очевидно, некий Кобжинецкий. Он тоже, как свидетельствуют несколько человек, поджигал овин. «Потом, как люди рассказывали, больше всего евреев убил гр. Кобжинецкий, имени не знаю, — дает показания свидетель Эдвард Шлешиньский, сын хозяина овина, — который лично убил 18 евреев и принимал самое активное участие в убийстве во время сожжения» [109] . Домохозяйка Александра Карвовская слышала не «от людей», а от самого Кобжинецкого, что он «зарезал ножом восемнадцать евреев, он говорил это у меня дома, когда клал печь» [110] .

109

GK, SOL 123/685; сравни также показания Владислава Мичуры: «Издалека видел только Кобженецкого Юзефа, который поджигал овин» (GK, SOL 123/655).

110

GK, SOL 123/684.

Я думаю, что в городке, жители которого рассказывают друг другу, кто из них скольких людей убил и каким образом, вообще трудно было разговаривать на какую-либо другую тему. Таким образом, жители Едвабне, наподобие царя Мидаса, были обречены за свое деяние на беспрестанные разговоры о евреях и об убийцах. Антося Выжиковская, приехав туда через много лет после войны, говорила, что ей становилось страшно.

Была самая середина жаркого июля, и тела убитых и сожженных следовало как можно скорее убрать, но уже не существовало евреев, которых можно было бы согнать на эту работу. «Поздно вечером, — вспоминает Винценты Госцицкий, — меня взяли немцы на работу — закапывать сожженные трупы. Но я не мог этого делать, потому что как только это увидел, меня стало рвать, и меня освободили от закапывания трупов» [111] . Очевидно, не его одного, поскольку «через день или даже через два после убийства вечером, — как сообщает Бардонь, — я стоял с бургомистром Кароляком на рынке неподалеку от поста, тут подошел комендант поста жанд.[армерии] Едвабне Адамый и с нажимом сказал бургомистру: „Убить и сжечь людей вы сумели, да? А зарыть некому, да? К утру чтобы все были зарыты! Поняли?“» [112]

111

GK, SOL 123/734.

112

GK, SOL 123/506.