Сотрудник агентства "Континенталь"
Шрифт:
Спихнув солдата со своих ног, я поднялся, схватил его за воротник полушубка и оттащил на дорогу. Нас заливал белый свет. Щурясь, я увидел на шоссе автомобиль, фары которого освещали меня и моего противника. В полосу света шагнул крепкий мужчина в зеленом с позолотой военном мундире бравый офицер, один из тех двоих, с кем Грантхем ужинал в ресторане. В руке он держал автоматический пистолет.
Офицер подошел к нам – ноги его в высоких сапогах плохо сгибались – и, не обращая внимания на солдата, лежащего на земле, смерил меня острым взглядом маленьких темных глаз.
– Англичанин? – спросил он.
– Американец.
Он закусил кончик своего уса и неопределенно пробормотал:
– Да, это лучше.
По-английски он говорил резко, с немецким акцентом. Из машины вышел Лайонел Грантхем и приблизился ко мне. Теперь его лицо было уже не такое розовое.
– Что случилось? – спросил он у офицера, глядя на меня.
– Не знаю, – ответил я. – Прогуливался после ужина и заблудился. Оказался тут и решил, что пошел не в ту сторону. Я уже собирался повернуть назад, когда увидел, как этот человек спрятался за штабелем досок. В руке он держал револьвер. Я принял его за грабителя. Дай, думаю, поиграю с ним в индейцев. Не успел подойти к нему, как он подхватился и начал стрелять. Хорошо, что хоть успел помешать ему прицелиться. Это ваш друг?
– Вы американец, – сказал юноша. – Меня зовут Лайонел Грантхем. А это – полковник Эйнарссон. Мы вас искренне благодарим. – Он наморщил лоб и посмотрел на Эйнарссона: – Что вы об этом думаете?
Офицер пожал плечами и проворчал:
– Один из моих парней... Посмотрим. – И носком сапога ткнул солдата, лежащего на земле, под ребра.
Удар возвратил того к жизни. Он сел, потом встал на четвереньки и начал что-то сбивчиво и нудно говорить, умолять полковника, хватаясь грязными руками за его шинель.
– Ах ты!.. – Эйнарссон ударил пистолетом по пальцам солдата и, с отвращением посмотрев на грязные пятна на своей шинели, резко отдал какой-то приказ.
Солдат вскочил, стал по стойке «смирно», потом получил еще один приказ и, повернувшись на месте, зашагал к автомобилю. Полковник Эйнарссон отправился за ним, держа пистолет наготове. Грантхем взял меня за руку.
– Пойдемте, – кивнул он. – Мы позаботимся об этом парне, а затем как следует отблагодарим вас и познакомимся.
Полковник Эйнарссон сел за руль и приказал солдату сесть рядом. Грантхем подождал, пока я нашел револьвер солдата, и мы расположились на заднем сиденье. Офицер подозрительно посмотрел на меня краем глаза, но ничего не сказал. Потом развернул автомобиль и двинулся в обратном направлении. Полковник любил скорость, а ехать было недалеко. Не успели мы устроиться на сиденье, как машина уже въезжала в ворота в каменном заборе, и часовые по обе стороны ворот отсалютовали оружием. Сделав полукруг, машина свернула на боковую дорожку и остановилась перед побеленным квадратным строением.
Эйнарссон повел солдата перед собой. Мы с Грантхемом также вылезли из машины. Слева стоял ряд длинных, низких и серых за пеленой дождя казарм. Бородатый дежурный открыл дверь в дом. Мы вошли. Эйнарссон протолкнул пленника через небольшую приемную в следующую комнату. Грантхем и я последовали за ним. Дежурный остановился в дверях, перебросился с Эйнарссоном несколькими словами и вышел.
Узкая комната, в которой мы очутились, напоминала камеру: на единственном маленьком окошке недоставало только решетки. Стены и потолок были побелены. Голый деревянный пол вытерт до белого цвета – почти такого же, как и стены. Из мебели в комнате находились только черная железная кровать, три складных брезентовых стула и некрашеный комод, на котором лежали расческа, щетка и несколько листов бумаги. Вот и все.
– Садитесь, господа, – предложил Эйнарссон, показывая на пляжные стулья. – Сейчас мы распутаем это дело.
Мы с Грантхемом сели. Офицер положил пистолет на комод, облокотился, собрал конец уса в большую красную ладонь и обратился к солдату. Говорил он ласково, отеческим тоном. Солдат застыл посреди комнаты и отвечал, уставившись на офицера пустым, обращенным в себя взглядом.
Они разговаривали минут пять. В голосе и движениях полковника уже нарастало нетерпение. Взгляд солдата оставался отчужденным. Наконец Эйнарссон заскрежетал зубами и сердито посмотрел на нас с Грантхемом.
– Какая свинья!.. – воскликнул он и стал кричать на солдата.
На солдатском лице выступил пот, и он сжался, сразу потеряв военную выправку. Эйнарссон замолчал, потом крикнул что-то в сторону двери. Дверь открылась, и вошел бородатый дежурный с короткой и толстой кожаной плетью в руке.
– Эйнарссон кивнул – дежурный положил плеть на комод рядом с пистолетом и вышел.
Солдат заплакал. Эйнарссон что-то отрывисто бросил ему. Солдат вздрогнул и начал расстегивать дрожащими пальцами полушубок: запинаясь, он все о чем-то просил и скулил. Наконец снял с себя полушубок, зеленый китель, серую нательную рубашку, бросил все это на пол и остался стоять по пояс голый – волосатый и не очень чистый. Затем сложил ладони вместе и заплакал.
Эйнарссон выкрикнул какое-то слово. Солдат вытянулся: руки по швам, лицом к нам, левым боком к Эйнарссону.
Полковник неторопливо расстегнул на себе ремень, потом шинель, снял ее и, аккуратно свернув, положил на кровать. Под шинелью на нем была белая шерстяная рубашка. Он подвернул рукава до локтей и взял плеть.
– Какая свинья! – снова буркнул он.
Лайонел Грантхем смущенно задвигался на стуле. Лицо у него побледнело, глаза потемнели.
Эйнарссон снова облокотился на комод и лениво скрестил ноги. Стоя так и теребя левой рукой конец уса, он начал стегать солдата. Правая рука полковника поднимала плеть и опускала ее на спину солдата, снова поднимала и снова опускала. Что было особенно отвратительно – он не торопился, чтоб не устать. Эйнарссон намеревался хлестать человека до тех пор, пока тот не расскажет все, что от него требовали, поэтому берег силы для длительной экзекуции.
После первого удара ужас исчез из глаз солдата. Они помрачнели, а губы перестали дрожать. Он словно одеревенел и стоял под ударами, уставив взор куда-то над головой Грантхема. Лицо полковника также стало равнодушным. Злое выражение исчезло. Эйнарссон не получал удовлетворения от этой работы, не видно было даже, чтоб он давал волю чувствам. У него был вид кочегара, который шурует лопатой уголь, или столяра, который строгает доску, или машинистки, которая перепечатывает письмо. Это была работа, выполняемая по-деловому, без торопливости, лишних эмоций или напрасных усилий, без восторга, но и без отвращения. Смотреть на такое было неприятно, но я проникся уважением к полковнику Эйнарссону.
Лайонел Грантхем сидел на краешке своего складного стула, уставившись на солдата резко выделявшимися на фоне белков черными зрачками. Я предложил юноше сигарету, нарочито долго давая ему прикурить, – чтобы он не считал ударов, потому что это производило на него гнетущее впечатление.
Плеть поднималась в воздух и со свистом опускалась, ударяя по голой спине, – вверх-вниз, вверх-вниз. Румяное лицо Эйнарссона раскраснелось еще больше. Серое лицо солдата походило на кусок глины. Он смотрел на Грантхема и на меня. Следов плети мы не видели.