Сотрудник агентства "Континенталь"
Шрифт:
– Нет. Из дома Эндрюс приехал прямо сюда.
Парадная дверь открылась, и на террасу упал желтый свет. В желтом проеме появилась Габриэла в темной накидке, закрыла дверь и спустилась на дорожку.
– Вздремни, если хочешь, – сказал я Мики. – Я тебя вызову, когда вернусь. Тебе ведь до утра на часах стоять.
– Ну и миляга же ты. – Он засмеялся в темноте. – Ей-богу, миляга.
– Там в автомобиле четверть джина.
– Ну? Что же ты сразу не сказал, а мучил меня разговорами? – Он устремился прочь, и трава зашелестела у него под ногами.
Я вернулся на дорожку, подошел к Габриэле.
– Правда, красивая ночь? – сказала она.
– Но вам не стоит бродить в темноте, даже если неприятности ваши практически кончились.
– Я и не собиралась, – ответила она, взяв меня под руку. – А что значит: практически кончились?
– Осталось разобраться кое с какими мелочами – например, с морфием.
Она поежилась и сказала:
– Мне хватит только на сегодняшний вечер. Вы обещали...
– Утром прибудут пятьдесят гран.
Она молчала, как будто дожидаясь, что я еще скажу. Я больше ничего не сказал. Она помяла мне рукав.
– Вы говорили, что вылечить меня будет нетрудно. – Она произнесла это полувопросительно, словно думала, что я буду отпираться.
– Нетрудно.
– И что можно будет... – Она оборвала фразу.
– Заняться этим, пока мы здесь?
– Да.
– Хотите? – спросил я. – Если нет, то и смысла нет.
– Хочу ли я? – Она остановилась на дороге и повернулась ко мне. – Я бы отдала... – Она всхлипнула и не закончила фразу. Потом снова заговорила тонким, звенящим голосом: – Вы искренни со мной? То, что вы мне говорили... все, что говорили вчера вечером и сегодня, – это правда, или вы меня морочите? Я вам верю. Но вы... вы правду говорите? Или просто научились – для пользы дела – морочить людям голову?
Возможно, она была помешанной, но дурой не была. Я дал ответ, который счел сейчас наилучшим:
– Ваше доверие ко мне зиждется на моем доверии к вам. Если мое не оправдано, то и ваше тоже. Поэтому разрешите сперва задать вопрос: вы лгали мне, когда сказали: «Не хочу быть порочной?»
– Нет, не хочу. Не хочу.
– Хорошо, – сказал я с решительным видом, словно все сомнения теперь отпали. – Раз вы хотите избавиться от этой, дряни, мы избавимся.
– Сколько... сколько для этого надо времени?
– Ну, скажем, неделя. Для верности. Может быть, меньше.
– Нет, правда? Не больше?
– В решающей части – нет. Какое-то время после этого вам надо остерегаться, пока организм не перестроится, но от привычки вы уже избавитесь.
– Мне будет очень тяжело?
– Денька два будут плохие; но не такие плохие, как вам покажется, и отцовский характер поможет вам выдержать.
– А если, – медленно сказала она, – я пойму, что это мне не по силам, можно будет...
– Дать задний ход? Нет уж, – весело пообещал я. – Билет вы берете в один конец.
Она опять поежилась и спросила:
– Когда мы начнем?
– Послезавтра. Завтра угоститесь, как обычно, только не набирайтесь впрок. И не надо волноваться. Мне придется хуже, чем вам: мне придется вас терпеть.
– Но вы сделаете скидку... отнесетесь с пониманием... если в это время буду вести себя не совсем воспитанно? Даже если стану злобной?
– Не знаю. – Мне не хотелось заранее давать ей индульгенцию. – Что же это за воспитанность, если от небольших неудобств она превращается в злобу?
– Да, но... – Она запнулась, наморщила лоб и сказала: – А нельзя отослать миссис Херман? Я не хочу... не хочу, чтобы она видела меня.
– Утром ее отправлю.
– Если я... вы не будете пускать ко мне других, если... если буду безобразничать?
– Не буду пускать, – пообещал я. – Слушайте, по-моему, вы собираетесь устроить представление. Перестаньте об этом думать. Будьте паинькой. Без фокусов, прошу вас.
Она неожиданно засмеялась и спросила:
– А если буду фокусничать, побьете?
Я сказал, что возраст у нее вполне юный, отшлепать иногда не мешает.
21. Арония Холдорн
На другое утро в половине восьмого появилась Мери Нуньес. Мики Лайнен отвез миссис Херман в Кесаду, а обратно привез Макмана и запас еды.
Приземистый, широкоплечий Макман был отставным солдатом и сохранил военную выправку. За десять лет службы его угрюмое лицо с жестким ртом и тяжелой челюстью приобрело цвет мореного дуба. Он был отличный солдат: шел, куда послали, стоял, где поставили, делал, что приказали, – на другое у него не хватило бы воображения.
Он передал мне пакет от аптекаря. Десять гран морфия я отнес наверх Габриэле. Она завтракала лежа. Глаза у нее слезились, лицо было влажное и сероватое. Увидев у меня порошки, она отодвинула поднос и, поеживаясь, нетерпеливо протянула руки.
– Вернетесь через пять минут? – спросила она.
– Можете при мне. Я не покраснею.
– Зато я покраснею, – сказала она и покраснела.
Я вышел, закрыл дверь и, прислонившись к ней, услышал шелест бумажки и звяканье ложки в стакане с водой. Потом она позвала:
– Можно.
Я снова вошел. От порошка осталась только скомканная бумажка на подносе. Остальные исчезли. Габриэла лежала на подушках, полуприкрыв глаза, довольная, как кошка, наевшаяся золотых рыбок. Она лениво улыбнулась мне и сказала:
– Вы прелесть. Знаете, чего мне хочется? Поесть, пойти на море и весь день плавать под солнцем.
– Это будет вам полезно. Возмьмите Лайнена или Макмана. Одной выходить нельзя.
– А вы что будете делать?
– Поеду в Кесаду, потом в центр округа и, может быть, даже в Сан-Франциско.