Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
С помощью Фролиха Бармин с Селищевым устроились поближе к столу, приготовленному для начальства. Минут через пятнадцать из узкой боковой двери вышел человек в форме немецкого офицера и громко провозгласил по-русски:
— Господа! Прошу встать! Его превосходительство генерал-лейтенант Петр Николаевич Краснов, атаман всевеликого Войска Донского!
Ловко сделав шаг влево, он пропустил Краснова вперед. Тот был затянут в серый мундир гитлеровского вермахта с царскими погонами генерал-лейтенанта. На голову низко нахлобучена немецкая генеральская фуражка с серебряными шнурами, орлом и свастикой. Над левым карманом мундира
Тяжело волоча ноги, Краснов подошел к столу и снял фуражку, обнажив глянцевитую лысую голову с оттопыренными ушами. Постоял, пожевал губами, дрожащей рукой с лиловыми вспухшими венами поправил на переносице перекошенное пенсне и заговорил с паузами, отсекая фразу от фразы:
— Господа! Волею фюрера великой Германии его победоносные войска начали освобождение нашей многострадальной родины от многолетнего большевистского ига. Под их могучими ударами армии Сталина разгромлены на всех фронтах. Большевистские комиссары тщетно пытаются остановить свои бегущие дивизии и полки, сотни тысяч советских солдат уже взяты в плен…
К удивлению Максима, голос у дряхлого «атамана» оказался довольно звучным. Но вот он, этот голос, вдруг задрожал, взвившись на предельную высоту:
— Группа армий фельдмаршала Рундштедта вплотную приблизилась к нашему родному Дону, цитадели священной казачьей вольницы, которую… э-э-э… по справедливости до сих пор называют русской Вандеей. Пробил, господа, час… э-э-э… возрождения…
Патетическую речь Краснова прервало появление высокого немецкого генерала. Он вошел неожиданно, швырнул на стол фуражку и, не глядя на «атамана», уселся рядом с ним. У генерала было какое-то лошадиное лицо с тяжелым подбородком и злыми, прищуренными глазами.
— Кто это? — шепотом спросил Бармин у сидевшего рядом Фролиха.
— Группенфюрер фон Панвиц, — тихо ответил тот. — Он только что вернулся с фронта, из Белоруссии. А почему оказался здесь, не знаю.
Панвиц что-то сказал Краснову, тот послушно кивнул и продолжил прерванную речь:
— Э-ээ… прошу извинить, господа. Перед всеми нами поставлена сейчас святая цель: фюрер Гитлер разрешил нам участвовать в освобождении попранной большевиками казачьей земли, и мы… э-ээ… обязаны, не щадя жизни, выполнить это под руководством закаленных в сражениях генералов вермахта. Господину Альфреду Розенбергу, который назначен на высокий пост имперского министра восточных территорий, уже дано фюрером указание — вооружить формируемые нами казачьи воинские соединения… э-ээ… самым современным оружием.
«Атаман» многозначительно посмотрел на Панвица, поднял дряблый кулак и гаркнул торжественно:
— Сегодня, в этот незабываемый день, мы клянемся, что оружие, врученное нам, будет в надежных руках!.. Э-ээ… славные сыны тихого Дона не посрамят казачьей чести и будут беспощадны к врагам национал-социалистской Германии! Офицеры моего штаба заканчивают разработку плана освободительного похода на Дон. Вербовщики направлены во все лагеря советских военнопленных, и к нам… э-ээ… идут сотни… нет, тысячи заблудших… Один из наших вербовочных пунктов открыт здесь, в этом клубе, в помещении бильярдной. Приглашаю всех, в ком живы честь и гордость казачества, особенно господ офицеров, принять участие в освободительном походе. Прошу после сбора пройти в бильярдную и записаться у сотника лейб-гвардии атаманского полка господина Острецова. Там же, в бильярдной, каждому из записавшихся шарфюрер герр Бетгер вручит… э-ээ… этот самый… зольдбух… персональаусвайс… одним словом, личную солдатскую книжку, дающую право на получение обмундирования и продовольствия…
«До чего же ты докатился, выживший из ума старик? — опустив голову, думал Максим. — Где же твоя гордость русского человека? Где то самое казачье мужество, о котором ты верещишь? Где твои стыд и совесть? Куда ты их засунул, господин атаман? Разве осталось в тебе что-нибудь русское? Хотя бы самая малость, хотя бы кроха какая?.. Гад ты ползучий, немецкая шавка! Ходишь на задних лапках не только перед Гитлером и Розенбергом, а даже перед паршивым фашистским унтером Бетгером, лопоухим недоростком, который будет сейчас тебе, старому русскому генералу, выписывать и вручать этот самый персональаусвайс… Какой же ты Донской атаман? Не атаман ты, а смердящее дерьмо!»
Но именующий себя атаманом всевеликого Войска Донского жалкий лысый человечек, посверкивая стекляшками пенсне, говорил и говорил о высокой миссии национал-социализма, о «новом порядке» в Европе, о ниспосланном всемогущим богом Адольфе Гитлере и закончил истеричным выкриком: «Хайль Гитлер!»
Разномастная толпа, собравшаяся в подвале, шевельнулась, заревели сотни глоток, стараясь переорать друг друга:
— Хайль Гитлер!
— Зиг!
— Хайль!
— Зиг!
— Хайль!
Оглохший от этого дикого рева, скрипа и грохота сдвигаемых тяжелых скамей, Максим не сразу заметил, как к гестаповцу Фролиху подошел перепоясанный ремнями вдоль и поперек молодой немецкий капитан с Железным крестом на груди, повел головой в сторону Максима с Барминым и всех троих увлек за собой к столу, возле которого все еще оставались группенфюрер фон Панвиц и генерал-лейтенант Краснов. Приблизившись к ним, капитан слегка подтолкнул вперед Бармина, потом Максима и сказал по-русски:
— Генерал! Я хочу представить вам прибывших из Советского Союза ваших соотечественников, которые выразили желание сражаться против большевиков под вашим командованием: князь Петр Бармин, хорунжий Максим Селищев.
Краснов кашлянул, посмотрел на представляемых сквозь пенсне, изобразил на гладко выбритом лице подобие улыбки и протянул потную руку с коротко остриженными, затвердевшими от старости ногтями.
— Я очень рад, господа, — сказал он. — Рад тому, что не только здесь, в странах, где мы столько лет находились в изгнании, но и там… э-э… на родине нашей, есть еще честные, мужественные люди… э-ээ… которые служат России.
И тут Максим Селищев отчеканил, глядя прямо в глаза ему:
— Так точно, господин генерал! Мы с князем Барминым служим России.
Через Огнищанку днем и ночью проходили отступавшие советские войска. Угрюмые, темные от пыли бойцы шагали молча и, как правило, не соблюдая строя. Над деревней будто повис и раскачивался из стороны в сторону слитный гул отступления: громыхание черных, побывавших в огне танков, надрывное рычание грузовых автомобилей, монотонный скрип и позванивание обозных повозок, ржание взмыленных лошадей. В повозках и автомобилях, прижимаясь друг к другу, сидели и лежали раненые.