Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
Андрею было известно любимое словечко Ермолаева «вообще», которое тот употреблял кстати и некстати, и потому, слушая разбушевавшегося директора, он начал смеяться.
— Ты чего скалишься? — еще больше вскипел Ермолаев. — Тебе понятно, о чем я говорю, или вообще непонятно?
— Понятно, Иван Захарович, и в частности и вообще, — Андрей нарочито нажал на слово «вообще», — все будет вообще исполнено по твоему приказанию.
Ермолаев секунду смотрел на него оторопев, потом заливисто захохотал:
— Ну и паршивец ты, Андрей Митрич! Понимаешь, прицепилось
Раскормленные рыжие кони быстро вынесли легкую линейку за станицу, и Андрей еще издали увидел горящие на займище костры и густую пелену дыма, которая, подобно белому туману, стояла над корчуемым лесом.
Людей в лесу было много, не меньше трехсот человек. Почти погибший, высохший лес для строительства не годился. Кривые вербы с черными зияющими дуплами, ломкие, полусгнившие тополя, которые валились от первых ударов топора, годны были только на дрова. Андрей смотрел, как потные мужики опутывали толстыми тросами обкопанные со всех сторон здоровенные пни с подрубленными корнями, а гусеничные тракторы с натужным скрежетом вырывали пни из ям и оттаскивали их к высокому берегу извилистого ерика; по самые глаза закутанные платками женщины обрубали сучья с упавших деревьев, а шумливые подростки, мальчишки и девчонки с криком волочили охапки сучьев и кидали в костры.
Со всех сторон слышались частые удары топоров, глухой стук ломов и лопат, утробное уханье пудовых кувалд, вжиканье поперечных пил, ржание коней, скрип тележных колес и пыхтение тракторов. Отовсюду тянуло запахом дыма, а когда утихающий предвечерний ветерок относил дым к реке, снизу пробивались запахи свежеспиленной древесины и глубоко развороченной земли…
Напуганные шумом звери покидали лес. Андрей видел, как, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу и встревоженно фыркая, по заросшей бурьянами поляне пробежал бурый, с густой сединой, матерый енот. В кустах терновника мелькнул огненно-рыжий хвост лисовина. Несколько зайцев, устремляясь один за другим, понеслись в сторону ближнего кургана. Над сухими вершинами тополей хлопотливо летали вороны, их карканье разносилось далеко над лесом, над широким речным займищем.
Андрей вдруг почувствовал, что ему жалко смотреть на то, как люди уничтожают полумертвый, но где-то еще таящий жалкие остатки жизни лес, как они лишают пристанища зверей и птиц, которые веками рождались на этом куске земли, рыли логова и вили гнезда, выводили потомство и в положенный час умирали. В то же время он понимал, что восстановить старый, обреченный на гибель лес невозможно, что здесь, на этом заброшенном займище, в междуречье, на очищенной от полусгнивших пней и сухих деревьев, освобожденной от бесплодного праха земле волею людей будет высажен сад и что труд его, Андрея
Размышления Андрея звонким криком прервала Наташа. Она подбежала к нему, потряхивая растрепанными волосами, и закричала:
— Посмотрите, Андрей Дмитриевич, какой славный ежик! Девочки его в бурьянах нашли, он даже не сворачивался, только смотрел на нас и сопел, как поросенок. — Она подошла ближе, спросила, заглядывая в глаза Андрею: — Можно его взять домой? Раз лес выкорчуют, ему, бедному, негде будет зимой спрятаться.
— Ну что ж, возьми, — сказал Андрей, — ежи хорошие зверьки, они быстро привыкают к человеку, а мышей ловят не хуже кошек.
Ему нравилось доброе, жалостливое отношение девочки ко всему живому. Он видел, как в один из воскресных дней Наташа, неумело орудуя молотком, пыталась соорудить из разбитых овощных ящиков теплую конуру добытому у кого-то серому, похожему на волчонка щенку. Пришлось помочь ей, показать, как надо держать молоток и гвозди. Когда надо было топить слепых котят, которых старая пестрая кошка рожала по пять-шесть штук, Наташа забивалась в угол, заливалась слезами и долго не могла успокоиться. Впрочем, и сама Федосья Филипповна предпочитала в таких случаях обращаться к помощи соседки и просила ту управиться с котятами, пока Наташа была в школе.
Полюбовавшись добродушным рыльцем ежа, Андрей сказал:
— Ладно, Наташенька, тащи его домой, пусть до весны побудет в тепле, потом мы его выпустим…
Он медленно пошел вдоль линии раскорчевки, наблюдая, как один за другим с хрустом и треском разрываемых корней валятся пни. Дятловцы узнавали его, здоровались. Пятеро заядлых курильщиков остановили Андрея у костра.
— Ну как, товарищ агроном, будет у нас сад? — спросил мокрый от пота парень в матросской тельняшке.
— Конечно, будет, — сказал Андрей. — Вот расчистим землю, пустим сюда плантажные плуги, выровняем всю площадь и станем сажать деревья.
Парень в тельняшке ухмыльнулся, повел головой в сторону худого небритого старика в очках. У старика был один глаз, левый, да и тот с бельмом, правый закрыт.
— А вот дед Филя говорит, что никакого сада тут не будет.
Андрей посмотрел на хитро прищурившего глаз старика и заметил, что в очках его не было стекол, только одна оправа.
— Почему ж это не будет? — с любопытством спросил Андрей.
Дед Филя горделиво коснулся пустой оправы на носу.
— Потому, товарищ агроном, что лес этот спокон веку водою затапливается, — скрипучим голосом проворчал он. — Наши казаки не раз и не два яблони тут сажали, картофель, разную огородину, и ничего из этой затеи не получилось. Как только весною вода в Дону поднимется, так вся наша овощь прямехонько до Азова плывет, аж до самого моря добирается.
— Видал, агроном, какой из себя дед Филя? — насмешливо протянул сквозь зубы здоровенный тракторист, которого все дятловцы называли Полтора Километра. — Он у нас такой дед, практик!