Сотворение мира.Книга вторая
Шрифт:
Она вынула из сумочки тяжелые рубли, переложила их в карман Андрея. Андрей подумал, вздохнул:
— Хорошо, пойдем..
У ворот ограды они увидели старика в черном подряснике. Глаза у него слезились, он был горбат, хром и пьян.
— Скажите, здесь могут нас обвенчать? — спросил Андрей, досадуя и злясь на себя.
Старик посмотрел на Андрея, на Елю, ухмыльнулся, почесал редкую бороденку:
— Здесь, молодой человек, все могут сделать. Мы и венчаем, и крестим, и хороним. Пойдемте, я вас провожу.
Хромой старик, припадая на левую ногу
Старик обошел гроб, через боковую дверь завел Андрея и Елю в церковь и усадил в тесной комнатушке. Через несколько минут, шурша лиловой шелковой рясой, в комнатушку вошел моложавый священник с длинными волнистыми волосами и темной кудрявой бородой. Он поклонился, откинул полы рясы и присел на стул.
— Обвенчаться желаете? — вежливо спросил священник.
— Да, если можно, — сказал Андрей.
Священник посмотрел на него усталыми глазами:
— А где же ваши свидетели?
— Свидетелей у нас нет.
— Понимаю, — сказал священник, — разглашения не желаете.
— Да.
— Без свидетелей венчать не положено, — сказал священник, — даже венцов над вашей головой некому будет держать.
Он полистал бумаги на столе, снова мельком взглянул на Андрея:
— Вы небось в бога не верите?
— Нет, не верю, — сказал Андрей.
— Зачем же вам венчаться в церкви?
— Мы исполняем чужое желание.
— Нас мать просила об этом, — робко сказала Еля.
— А мать верующая?
— Да.
Священник поднялся, пригладил волосы:
— Ну что ж, пойдемте. Обойдемся без свидетелей. А что до веры или неверия, то это дело совести, молодые люди…
Они вошли в церковь. Там не было никого, кроме хромого дьячка, который возился у низкого столика. Сильно пахло воском и ладаном. Перед темными иконами тускло горели лампады. Пока священник надевал в алтаре ризы, дьячок стал что-то гнусавить нараспев. Андрей, стоя рядом с Елей перед аналоем, разбирал только отдельные фразы: «в третий день брак бысть в кане галилейстей…», «якоже вкуси архитриклин вина бывшаго от воды и не ведяше откуду есть…», «се сотвори начаток знамением Иисус…».
Когда в дверях показался одетый в ризы священник, дьячок сунул в руки Андрею и Еле горящие свечи, надел им на головы позолоченные венцы. Взглянув на Андрея, Еля чуть не прыснула от смеха. Священник посмотрел на нее строго, спросил у Андрея и Ели их обоюдное согласие на брак, повел за собой вокруг аналоя, быстро и невнятно бормоча. Потом он произнес громко:
— Венчается раб божий Андрей и раба божья Елена…
Перекрестившись, священник торжественно проговорил давно заученные слова:
— Поздравляю вас с законным браком. Живите счастливо. Помните, что брак есть таинство, в котором через молитвы и благословение
Оставив торжественный тон, священник сказал обычным своим голосом:
— Пройдите туда, где вы были, я сейчас приду.
В маленькой комнатушке Андрей выложил из кармана на стол счастливые Еленины рубли. Священник зашел, скользнул взглядом по деньгам, сказал:
— Спаси вас Христос. Можете идти.
Выйдя на воздух, Андрей и Еля чуть не бегом кинулись вон из ограды. Они долго шли молча, потом Андрей задумчиво сказал:
— Раститеся и множитеся и наполните землю. Слышала, раба божья Елена? Тайна сия велика есть. Оно, конечно, торжественнее, чем постная физиономия загсовской девицы с флюсом, а в общем один черт. Если люди разлюбят друг друга, тут не поможет никто. — Он взял Елину руку: — Словом, можешь дать матери телеграмму, что мы ее просьбу честно выполнили…
Ни Дмитрию Даниловичу, ни Гоше они, конечно, ничего не сказали.
На следующий день дальневосточный экспресс увез их всех из Москвы. И тут, в дороге, Андрею Ставрову пришлось пережить первую в его семейной жизни глубокую обиду и злую ревность, вызванную Елей. Ехали они в купированном вагоне, занимая вчетвером отдельное купе. Еля и Дмитрий Данилович, как старший, расположились на нижних полках, а Андрей с Гошей — на верхних. В первые дни все шло хорошо: Еля с Андреем и с Гошей читали рассказы Гофмана, которые с трогательной надписью на обложке подарил Еле на прощание ее робкий, незадачливый поклонник Мишенька Фишер, подолгу сидели у открытого окна вагона, любуясь лесами. Дмитрий Данилович отсыпался или уходил в соседнее купе играть в карты.
В соседнем купе ехали трое военных-дальневосточников. Не зная, куда себя девать от безделья, они составили вместе с Дмитрием Даниловичем компанию и целыми днями резались в преферанс. Четвертым пассажиром в этом купе был немолодой мужчина, одетый в черную сатиновую косоворотку, измятые брюки и модные, но потертые туфли. У него были правильные черты лица, крупный, породистый нос. Подернутые мутью глаза и запах коньяка выдавали причину его беспрерывного хождения в вагон-ресторан.
В ресторане он и подсел к Андрею и Еле, хотя свободных столов было много. Кроме бутылки коньяка и двух лимонов, он ничего не заказывал. Когда официантка принесла коньяк, он налил три рюмки и две из них подвинул Андрею и Еле.
— Мне будет очень приятно, если я получу разрешение выпить за здоровье замечательной русской красавицы, — сказал он, плотоядно посматривая на Елю. Голос у него был хриплый, но хорошо поставленный, с низкими бархатными интонациями.
Андрей промолчал, а Еля улыбнулась:
— Благодарю вас, но я не пью.
— Простите, мне следовало назвать себя, мы ведь едем с вами в одном вагоне, — сказал обладатель бархатного баритона. — Моя фамилия Вейганд-Разумовский, я артист драматического театра.