Сотворение мира
Шрифт:
Холодно и официально царь произнес:
— Мы надеемся на добрые отношения с нашим братом в Персии. — Голос звучал громко, отчетливо, бесстрастно. — Мы будем стремиться к этому. Мы посылаем ему наше отеческое благословение. Мы…
Пасенади замолк. Казалось, он потерял нить. Воцарилась продолжительная, несколько неловкая пауза. Мы смотрели на царя, а он смотрел нам за спину, на двери. Я услышал позади себя шаги, но не посмел повернуться к царю спиной. Затем мимо меня проследовал Вирудхака, с него катилась дождевая вода. У подножия трона он по-сыновьи отсалютовал и тихо, так, что слышали только царь и я, сказал:
— Это правда.
Пасенади опустил скипетр. Обеими руками он взял за рукоятку меч, словно держал факел, освещая какой-то кровавый путь.
— Мы только что узнали, что наш возлюбленный брат царь Бимбисара свергнут своим сыном принцем Аджаташатру, который просит нашего благословения. Мы не даем его. Проклятие сыну, поднявшему руку на породившего его! Проклятие стране, чей владыка захватил отцовский трон! Проклятие на Аджаташатру!
С неожиданной проворностью старик соскочил на пол, принц и государственные советники быстро удалились вместе с ним. Затем распорядитель столь же быстро удалил нас. Официальная церемония при дворе в Шравасти, очевидно, не состоялась, и дары Великого Царя остались непринятыми. Карака помрачнел: в конце концов, мы тащили эти сундуки с коврами и камнями чуть ли не через полмира.
— Как нехорошо! — сказал он. — Оставить без внимания дары Великого Царя!
— Война важнее, — произнес я с трезвостью государственного мужа. — Но поскольку до окончания дождей бои вряд ли начнутся, нам нужно как можно скорее повидаться с царем.
Но ни царя, ни принца мы не видели еще два месяца. Каждый день, невзирая на дождь, ко двору прибывали делегации со всех концов страны. Постоянно заседал тайный совет. Тем временем улица кузнецов закрылась для всех (кроме шпионов), и Карака проник в тот квартал как шпион.
— Мечи, наконечники для копий, доспехи, — доложил он. — Они работают день и ночь.
Война в самом деле оказалась важнее всего и отодвинула в сторону все остальные дела.
О событиях в Раджагрихе мне рассказал принц Джета. На собрании совета Аджаташатру просил разрешения перейти Ганг и напасть на республики. Бимбисара хотя и признал, что федерация не устоит против магадханского войска, заметил, что, учитывая последующие сложности в управлении этими склочными государствами, войну развязывать не стоит. Кроме того, разве он и так не вселенский монарх? Царь очень серьезно отнесся к жертвованию коня. Как оказалось, слишком серьезно. Через несколько дней, не посоветовавшись с отцом, Аджаташатру объявил Варанаси владением своей матери. Бимбисара пришел в ярость и сказал, что Варанаси — неотъемлемая часть Кошалы. И с этим распустил совет.
Следующим вечером, после захода солнца, личная охрана Аджаташатру вошла в царский дворец и арестовала царя. Все было проделано быстро и неожиданно, поэтому сопротивления не оказал никто.
— Сейчас Бимбисара заточен на Горе Стервятников. Это такая башня в старом городе. — Принц Джета не выказал ни удивления, ни сожаления: он знал жизнь. — Говорят, оттуда еще никто не ускользал.
— И что теперь?
— Мой зять и ваш тесть — безжалостный и решительный человек, и он хочет войны. А раз хочет, то и получит.
Мы сидели на внутренней веранде в доме принца Джеты. Напротив под косым дождем гнулись банановые деревья.
— Никто бы не подумал, — сказал я. — Аджаташатру всегда… так легко плакал.
— Он играл роль. А теперь будет самим собой.
— Нет. Он просто будет играть другую роль, без этих слез, а может быть, и со слезами. Большинство живущих при дворе проводят жизнь снимая и надевая разные маски, — проговорил я с уверенностью брахмана.
Принцу Джете мои слова показались забавными.
— Вы говорите как один из нас. Только вместо масок мы меняем воплощения.
— Но в отличие от придворных вы не помните предыдущих воплощений.
— Будда помнит. Он может вспомнить каждую из предыдущих жизней.
— Пифагор тоже.
Принц Джета пропустил мимо ушей непонятную реплику.
— Но Будда как-то сказал, что если в самом деле возьмется вспоминать прежние жизни, то не останется времени на нынешнюю, а она важнее всех, потому что последняя.
Внезапный порыв ветра оторвал от ветки гроздь неспелых бананов. Дождь хлестал.
— Бимбисара говорил, что через год собирается стать монахом.
— Будем молиться, чтобы ему позволили.
Какое-то время мы смотрели на дождь.
— Интересно, — произнес я. — Ведь Аджаташатру хотел, чтобы я предупредил Пасенади насчет его сына.
— И как тонко! Пока мы следили за заговорами в Шравасти, он привел в исполнение свой в Раджагрихе.
— Но какой смысл сбивать с толку меня?
— Чтобы убрать вас со сцены. В конце концов рано или поздно ему придется иметь дело с Персией. Мы знаем это с тех пор, как ваш царь захватил одну из наших богатейших стран.
— Не захватил, принц Джета. Правители долины Инда сами попросили Великого Царя принять их в свою империю. — Я говорил как восьмидесятилетний евнух Кировых времен.
— Простите меня. Я допустил бестактность, — улыбнулся принц Джета. — Но как бы то ни было, Аджаташатру хочет нанести Кошале как можно больше ущерба. Что он не сможет захватить извне, то попытается разделить изнутри и поэтому старается настроить сына против отца.
— Он пытался?
— В этом нет нужды. Пасенади хочет быть и царем, и архатом. Это невозможно. И оттого Вирудхака… несчастлив. И кто упрекнет его?
Через несколько дней Карака принес мне личное послание Аджаташатру, написанное на коровьей шкуре красными чернилами — очень подходящий цвет. Вместе мы разобрали замысловатые буквы:
«Вы так же близки нашему сердцу, как были всегда. Вы любезны нашему взгляду, словно наш собственный сын. Вы оплакиваете, как и я, смерть моего отца, вселенского монарха Бимбисары. Ему шел семьдесят восьмой год жизни и пятьдесят первый год славного царствования. Двор будет соблюдать траур до конца сезона дождей, когда мы ожидаем увидеть нашего любимого сына Кира Спитаму на нашей коронации».