Сотворение мира
Шрифт:
Как и в Сузах, разные советники выполняли разные государственные обязанности. По традиции во все царствования верховный жрец приближен к царю. Но буддист Бимбисара редко советовался с официальным стражем ведических богов. Для жреца единственным моментом славы было недавнее жертвование коня. Из числа тайного совета царь назначает министра войны и мира, а также верховного судью, который главенствует над всеми судебными органами страны и выслушивает жалобы, не направленные лично царю; кроме того, из числа тайного совета назначаются казначей и главный сборщик налогов. Эти чиновники обладают большим весом и традиционно умирают в богатстве. Но при Бимбисаре их держали на коротком поводке. Заключив союз с деревенскими старейшинами, царь несколько обошел их.
Над всеми чиновниками ниже министров есть хозяин, известный как суперинтендант. Поскольку вся руда принадлежит царю, железными рудниками распоряжается суперинтендант, из чистого патриотизма потребовавший с меня лишь пять процентов за экспорт принадлежащего его хозяину железа. И я заплатил. Поскольку все леса принадлежат царю, слонами, тиграми, экзотическими птицами, строительным лесом и дровами тоже распоряжается суперинтендант. По сути дела, почти все приносящие доход стороны жизни в Индии находятся под контролем государства. Есть даже суперинтенданты, отвечающие за азартные игры, за торговлю крепкими напитками, за публичные дома. И в конечном счете система работает не так уж плохо. Если монарху не сидится на месте, он может, если захочет, ускорить ход событий. Если нет, то управление государством — процесс медленный и постепенный. Ничего не делая, не совершишь большой ошибки. Это, Демокрит, политическое, а не религиозное наблюдение.
Тридцать членов тайного совета сидели на низеньких диванах в комнате с высоким сводом на первом этаже дворца. Судя по всему, комната эта соответствует Второй палате нашей канцелярии. Когда я вошел, Аджаташатру поднялся мне навстречу. Я низко поклонился — тестю и принцу. Он подошел и обнял меня за плечи:
— Вы покидаете нас, драгоценнейший! О, пожалуйста, скажите, что это не так!
Но на этот раз в глазах у него не было слез. Его глаза сверкали, как у тигра, когда он смотрит на тебя с дерева.
Я произнес цветистую и учтивую, заранее подготовленную речь. Потом Аджаташатру увлек меня в дальний конец комнаты и понизил голос, как это делают во дворцах по всему свету:
— Мой драгоценный, скажите царю Пасенади, что его племянник печется о нем, как родной сын.
— Скажу, мой принц.
— Скажите ему, — Аджаташатру уже шептал мне в ухо, дыша кэрри, — скажите ему как можно деликатнее, что нашей полиции стало известно: скоро на его жизнь произойдет покушение. Очень, очень скоро. Вы понимаете — и он поймет, — что мы не можем предупредить его открыто. Нам было бы неловко признать, что у нас в Кошале есть агенты. Но вы — вы человек нейтральный. Вы приехали издалека. Вы можете сказать ему: пусть будет настороже.
— Но кто замышляет против него? — Тут я позволил себе придворное вдохновение: — Федерация республик?
Аджаташатру был, очевидно, благодарен за подсказку. Самому ему такое не сразу пришло в голову.
— Да! Они хотят повергнуть Кошалу в руины — она и так уже почти в руинах. Вот почему они вошли в сговор, тайно и, о! столь коварно. — Аджаташатру беззвучно произнес имя: — С Вирудхакой, сыном царя.
Не знаю, почему меня это так потрясло. В конце концов, человек, в честь которого мне дали имя, убил своего тестя. Но тесть — не отец, а священное почитание отца является одной из основ арийского морального кодекса. Поверил ли я Аджаташатру? Не помню, это было так давно. Но подозреваю, что нет. Его манера говорить напоминала птичье пение: много трелей, щебетания, и воздух прямо-таки звенит от бессмысленных звуков.
В полдень следующего дня Варшакара проводил меня до самых ворот Раджагрихи. Передовая часть каравана отбыла еще до рассвета, и голову от хвоста отделяло около двух миль. Я ехал в середине, с горсткой членов своего посольства. Я так и не решил, возвращаться мне с караваном в Персию или нет. Два года отделяли меня от настоящей жизни, два года, в течение которых я не получил ни одной весточки из Суз. Я чувствовал себя брошенным, если не сказать большего.
— Мы считаем Пасенади нашим добрым союзником. Варшакара плюнул бетелем в собаку какого-то парии, оставив на ухе пса малиновый след. На севере, насколько хватало глаз, медленно ползли тысячи запряженных быками повозок с железом, поднимая облака желтой пыли. Металл был исключительно высокого качества благодаря одному из членов моего посольства, сумевшему научить магадханцев выплавлять железо по персидскому способу.
— Потому что слабый союзник — добрый союзник? — Шутить с Варшакарой было все равно что дразнить тигра в ненадежной клетке.
— Иногда так, а иногда и нет. Но мы определенно предпочитаем старика сыну.
Мы находились в середине шумной индийской толпы, и вряд ли кто-то мог нас подслушать.
— Это правда? — спросил я.
Варшакара кивнул:
— До конца дождливого сезона в Кошале будет новый царь.
— Надеюсь, в это время меня там не будет.
— Надеюсь, вы сможете это предотвратить.
— Каким образом?
— Нужно предупредить старика. Я уверен, сильный царь в Кошале нужен Персии не больше, чем нам.
— Как там может быть сильный царь, когда страной управляют буддисты?
Варшакара удивленно взглянул на меня:
— Но это не так. А даже если и так, какая разница?
Очевидно, он забыл свои же слова об опасности существующему порядку со стороны буддистов и джайнов. Я решил, что он не в себе, и осторожно напомнил:
— Насколько я понял, монастыри полны республиканцев и они ведут целенаправленную деятельность на ослабление Кошалы — и Магадхи тоже.
— Совсем наоборот! — Варшакара опроверг все, что говорил мне по дороге в Варанаси. — Джайны и буддисты оказывают нам неоценимую помощь. Нет, это сам Пасенади заблуждается. Он святой человек и думает только о следующем мире… или вообще не о мире, а уж не знаю, о чем это люди думают. Этим можно восхищаться, но не в царе. Старому дураку давно пора бы отречься. Тогда бы мы могли… усмирить сына.
Меня не интересовал анализ характера Пасенади, прежде всего, потому, что я не верил ни единому слову Варшакары во всем, что касалось политики, но я с любопытством отметил, что теперь распорядитель двора одобряет буддизм. И я спросил почему.
— Всякая религия, утверждающая, что этот мир — страдание, от которого нужно избавиться молитвами, уважением ко всему живому и отказом от земных желаний, оказывает правителю огромную помощь, — произнес Варшакара, и ответ показался мне искренним. — Ведь если человек не стремится к материальной собственности, он не желает того, что имеем мы. Если люди чтят все живое, они не попытаются убить нас и свергнуть наше правительство. Честно говоря, через нашу тайную полицию мы пытаемся поощрять джайнов и буддистов. Естественно, если мы увидим в них угрозу, то…