Сотворение мира
Шрифт:
— Ты видела и слышала Махавиру? — заинтересовался принц Джета.
Амбалика кивнула:
— Когда мне еще не было шести, нянька взяла меня на совет джайнов, недалеко от вашего дома, у дороги к реке. Махавира сидел прямо в грязи перед советом. Никогда не видела такой толпы!
— А ты помнишь, что он говорил?
Казалось, принц Джета обнаружил во внучке нечто любопытное. Потому что она стала моей женой?
— Ну, мне понравилось, как он рассказывал, откуда взялся мир. Вы знаете, на самом деле все является частями гигантского человека, и мы находимся где-то у его поясницы. Конечно, география по Махавире отличается от того, чему нас учили в школе, но мне понравились все эти круги океанов — один из молока, один из прозрачного масла, один из сахарного тростника. О!.. — У нее была привычка замолкать. — Особенно мне понравилось, как он говорил о первом круге мироздания, когда все были шести миль роста и имели брата или сестру-близнецов, и каждый должен был жениться на сестре, как сейчас принято в Персии, и никто не работал, потому что было десять деревьев, на которых росло все, что можно пожелать. Листья одного становились горшками и сковородками, на другом росли всевозможные яства, уже готовые, — это дерево мне понравилось больше всех. Боюсь, я чересчур жадная. Было дерево с одеждами, а на одном дереве росли дворцы, хотя я не представляю, как это можно сорвать дворец будто банан. Но наверное, когда дворцы созревали, они сами падали на землю, которая была из сахара, а вода — из вина… — Амбалика снова запнулась. — Но я это серьезно. Я просто говорю, что запомнила. Он был очень старый. Я еще запомнила, что он был прилично одет, не в небесных одеяниях.
Наша брачная ночь прошла прекрасно. Я остался доволен, и Амбалика тоже. Наверное, и ведические боги остались довольны, потому что через девять месяцев родился мой первый сын.
Вскоре после свадьбы, в разгар засушливого сезона, я был приглашен на неофициальную аудиенцию к царю Бимбисаре. Он принял меня в маленькой, полной цикад комнатке, занавешенной пыльными занавесками.
Бимбисара сразу приступил к делу. Пусть он был и не вселенским монархом, но царем-воином несомненно. Кстати, до своего путешествия в Китай я считал, что идея о вселенском монархе присуща только ариям, видевшим нашего Великого Царя. Но в Китае мне рассказали, что некогда всем Срединным Царством — так они называют свою страну — правил один монарх в полном согласии с небесами и когда-нибудь он придет снова как Сын Неба. Поскольку существует только один бог, должен быть и один вселенский монарх. В действительности, разумеется, на небе и на земле столько же ложных богов, как и монархов. И все же мне ясно, что человечество жаждет единства. Китайцы никоим образом не связаны с ариями, но думают так же, как мы. Ясно, их вдохновил Мудрый Господь.
Я испросил у Бимбисары позволения отбыть с караваном в Шравасти.
— Ты свободен ехать, сын мой. — Бимбисара обращался со мной как с членом семьи, каким по ведическим законам я и являлся.
— Мне хочется встретиться с Буддой.
Естественно, я не упомянул о настоятельных приглашениях царя Пасенади.
— Я бы отдал все мое царство, чтобы следовать за Буддой, — сказал Бимбисара. — Но мне нельзя.
— Вселенский монарх может делать все, что пожелает. — При дворе все лицемерят.
Бимбисара дернул себя за фиолетовую бороду.
— Никакого вселенского монарха нет, — улыбнулся он. — Тебе это известно. А если бы такой и был, то им, вероятно, стал бы Дарий. Конечно, это между нами. Твой Дарий — владыка многих великих стран. Но он не владыка всей земли, как себя называет. Как ты сам понимаешь…
— Как я сам понимаю, повелитель…
— Как ты сам понимаешь, — повторил он задумчиво, — если Будда спросит тебя о жертвовании коня, скажи, что я был обязан засвидетельствовать почтение арийским богам.
— Он осуждает это?
— Он ничего не осуждает. И ничего не одобряет. Но в принципе все живое для него священно, поэтому жертвование коня порочно, как всегда порочна война.
— Но царь — воин и арий. Царь должен приносить коня в жертву своим богам, он должен убивать своих врагов во время войны и злодеев в мирное время.
— И поскольку я делал все это, мне не познать просветления в этом воплощении. — В глазах его блеснули неподдельные слезы, в отличие от тех, что всегда готовы пролиться потоками из глаз его сына. — Я часто мечтал, что когда-нибудь смогу отринуть все это. — Он коснулся своего украшенного самоцветами тюрбана. — И потом, став ничем, смогу последовать по восьми изгибам пути Будды.
— Что же мешает? — искренне заинтересовался я.
— Я слаб.
Со всеми Бимбисара был во всеоружии, настороже, скрытен. Но со мной часто бывал на удивление откровенен. Думаю, потому, что я не принадлежал к его миру, и он чувствовал, что может свободно говорить со мной о делах, не касающихся политики. Хоть я и женился на его внучке, но оставался послом Великого Царя, и когда-нибудь мое посольство должно было закончиться.
Из деликатности никто при дворе не упоминал о моем неминуемом отъезде. Однако мысль о возвращении в Персию не выходила у меня из головы, и при нашей последней встрече она посетила и Бимбисару. Он прекрасно понимал, что я могу решить вернуться с караваном в Персию. Я прекрасно понимал, что вполне могу так и сделать. Моя миссия выполнена — связь между Персией и Магадхой установлена, и ей нет причины рваться, пока у одних есть золото, а у других — железо.
Но во время аудиенции у Бимбисары я еще не принял решения. Я определенно не собирался бросать Амбалику. С другой стороны, я не знал, как ей понравится мысль о разлуке с Индией. Не хотелось также думать, что скажет и сделает Аджаташатру, когда я скажу, что уезжаю в Персию, — ведь утопит в слезах, если не в Ганге.
— Я слаб, — повторил Бимбисара, вытирая глаза краем накидки. — У меня еще есть дела здесь. Я стараюсь устроить сангху всех деревенских старейшин. Сейчас я хочу, чтобы они собирались все вместе хотя бы раз в год и рассказывали о своих затруднениях.
— Магадха станет республикой.
Я улыбнулся, показывая, что шучу. Признаться, меня обеспокоило, что царь собирается обсуждать внутреннюю политику с иностранцем. Но Бимбисара просто думал вслух.
— Деревенские старейшины — вот секрет нашего процветания. Управляй ими — и ты богат. Подави их — и тебя нет. Я первый магадханский царь, знающий лично каждого старейшину. Вот почему я вселенский монарх. Нет, я не собираюсь устроить республику. — Оказывается, он меня слышал. — Я презираю страны, где каждый состоятельный человек считает себя царем. Это противоестественно. В стране может быть только один царь: на небе ведь одно солнце, а у войска один полководец. Скажи Пасенади, что наши чувства к нему неизменны.
— Да, повелитель.
Казалось, Бимбисара собрался приступить к главному, и я предчувствовал неловкость.
— Скажи ему, что с его сестрой все хорошо. Скажи, что она выполнила жертвование коня. Скажи, пусть не доверяет тем, кто… кто хочет нас поссорить. Пока я жив, у них ничего не выйдет.
Я смотрел на него выжидающе. На индийских царей можно смотреть прямо, и даже невежливо не смотреть на них, но взгляд должен выражать смирение.
— Иди к Будде. Пади ниц перед Золотым. Скажи ему, что через тридцать семь лет после нашей встречи я по-прежнему шесть раз в месяц упражняюсь в морали восьми изгибов. Скажи ему, что недавно я начал понимать истину, некогда им сказанную: абсолютное достижение в абсолютном уходе. Скажи ему, что я втайне поклялся когда-нибудь оставить земные дела и последовать за ним.
Никто не узнает, всерьез или нет говорил царь Бимбисара о своем уходе от мира. Мне кажется, сам он считал, что говорит серьезно, а в религиозных делах это значит чуть больше, чем ничего.
Аджаташатру попрощался со мной в канцелярии своего отца, в царском дворце. Для любителя наслаждений он проводил уйму времени в переговорах с царским тайным советом и главным советником.
В Магадхе главный советник действительно выполняет работу по управлению страной, и ему помогают тридцать советников; многие из них потомственные, и большинство ни на что не годны. Как распорядитель двора, Варшакара отвечал не только за двор, но и за тайную полицию. Разумеется, он обладал большей властью, чем главный советник, и могуществом превзошел бы царя, не правь Бимбисара в тесном сотрудничестве с деревенскими старейшинами, которые смотрели на царя не просто как на друга при продажном, погрязшем в интригах дворе, но от его имени собирали налоги, оставляя часть себе, а остальное передавая в казну. Царя редко обманывали.