Сотворение мира
Шрифт:
— Мы привыкли восхищаться пятью чувствами. Определенно мы стремимся избегать боли и страдания. Что причиняет их? Чувства, которые только добавляют масла в огонь, заставляя его ярче пылать. И вторая истина заключается в том, что стремление к удовольствию или, еще хуже, желание его сохранения в мире, где все течет, делает огонь только жарче, и это значит, что, когда он погаснет — а он погаснет, — боль и сожаление станут лишь сильнее. Ведь вы согласны?
— Да, принц Джета.
— Значит, ясно, что страдания не прекратятся, пока питаешь огонь. Ведь вы согласны, что во избежание страданий нужно прекратить подбрасывать в огонь топливо?
— Да, принц Джета.
— Хорошо. Это третья истина. Четвертая истина учит, как загасить огонь. Это достигается отказом от желаний.
Он замолк. Какое-то время я слушал музыку, и она показалась мне странно притягательной. Я говорю «странно», потому что тогда еще не привык к индийской музыке. Но все вокруг было столь чарующим, что все доставляло мне удовольствие, и я больше чем когда-либо отрешился от четырех буддийских истин! Я совершенно отделился, освободился от внешнего мира, и гаснуть совершенно не хотелось.
Внезапно до меня дошло, что четвертая истина принца Джеты — не что иное, как правда некоторых афинян, и даже абдерцев. Я повернулся к моему хозяину. Он улыбался. Он ответил на мой вопрос раньше, чем я успел задать его:
— Чтобы задуть пламя, несущее боль существования, нужно идти извилистым путем с восьмью поворотами. Это четвертая высокая истина.
Рано или поздно индийцы начинают называть цифры. Поскольку они слабы в математике, я всегда снижал называемые мне числа, как, например, тридцать миллионов миллионов миллионов раз, умноженных на число песчинок на дне Ганга.
— Восемь? — Я постарался казаться заинтересованным. — Но я думал, истин всего четыре.
— Четвертая истина требует следовать восьми изгибам пути.
— Но что же это за путь, принц Джета?
Меня отвлекла одна из флейтисток. Она то ли сфальшивила, то ли специально вывела нечто такое, чего я еще не слышал.
— Должен тебе рассказать, Демокрит, что включает в себя путь с восьмью изгибами. Первое — правильные воззрения. Второе — правильные цели и намерения. Третье — правильные речи. Четвертое — правильные поступки. Пятое — правильный образ жизни. Шестое — правильные усилия. Седьмое — правильная занятость ума. Восьмое — правильная сосредоточенность.
К концу перечисления принц Джета понял, что мне скучно.
— Все это может показаться вам очевидным…
— Нет, нет! — Я был вежлив. — Но все это так общо, ничего конкретного. Например, Мудрый Господь очень четко объяснил моему деду, как следует правильно приносить в жертву быка.
— Будда приносит в жертву не животных, а животное в себе.
— Понимаю. Но что такое конкретно… ну, например, правильный образ жизни?
— Есть пять моральных принципов.
— Четыре высокие истины, восемь изгибов, пять моральных принципов… По крайней мере, Будда не оперирует такими огромными числами, как Махавира.
Это с моей стороны было очень грубо. Но принц Джета не рассердился.
— Мы находим взгляды Махавиры близкими к нашим, — сказал он мягко. — Но Махавира всего лишь переправщик. А Будда уже переправился. Он просветленный. Он совершенный. Он не существует.
— Если не считать, что сейчас он живет в Шравасти.
— Там его тело. Но самого его там нет.
Раз уж ты хочешь знать, Демокрит, что это за пять моральных принципов, я перечислю их. Сфальшивившая флейтистка запечатлела в моей памяти каждое слово принца. Вот эти правила: не убивай, не кради, не лги, не пей, не предавайся похоти.
Я переспросил о последнем правиле:
— Что же ждет человеческую расу, если все в самом деле начнут соблюдать эти пять правил?
— Человеческая раса прекратит свое существование, а в глазах Будды это и есть совершенство.
— Несмотря на то, что исчезнет и буддийское учение?
— Цель учения — погасить себя. К несчастью, только крохотная часть человечества вовлечена в секту и из них лишь бесконечное малое число за тысячи лет достигнет просветления. Вам нечего бояться, Кир Спитама, — пошутил принц Джета. — До конца нынешнего цикла человеческая раса будет пребывать на земле.
— Но какой же смысл в религии, которая обращается лишь к нескольким людям? И из этих нескольких, как вы только что сказали, почти никто не достигнет окончательного состояния нирваны?
— Будда не интересуется религией. Он просто помогает тем, кто на берегу. Он покажет им паром. Достигнув другого берега, они обнаружат, что нет ни реки, ни парома, ни даже двух берегов.
— И Будды тоже?
— И Будды тоже. Огонь погаснет, сон об их существовании будет забыт, а просветленный проснется.
— Где?
— Я не просветленный. Я слишком связан с этим берегом.
Вот что я запомнил об этом чарующем, хотя и странном дне в гроте принца Джеты. Позднее, когда я увиделся и поговорил с Буддой, мне стало яснее его учение, которое по сути своей даже и не учение.
Демокрит говорит, что видит сходство между буддийскими и пифагорейскими истинами. Я не вижу. Пифагор, Госала и Махавира верили в переселение душ из рыбы в дерево, потом в человека или во что-нибудь еще. Но Будду не интересовало переселение душ, потому что в конечном счете он не верил в существование вообще. Нас здесь нет, говорил он. И там тоже нет. Нам только кажется, что горит огонь.
И все-таки человек существует… Не вызывает ни малейшего сомнения, что я слепой старик, сидящий в холодном, продуваемом сквозняками афинском доме, и почти оглох от шума стройки, которую ведут сзади нас. Без сомнения — по крайней мере у меня нет сомнений, — я обсуждаю старые времена со своим молодым родственником из Абдеры. Следовательно, я существую, хотя и с трудом — больше золы, чем огня.