Сотворение мира
Шрифт:
Я не стал утверждать очевидное. Демарат бросил на меня убийственный взгляд и в раздражении потянул себя за персидские рукава.
— Эретрия, Эвбея и Афины — вот цели Великого Царя на следующий год. Спарта — другое дело. Спартанцы сами решат свои проблемы. А тем временем Мардоний снова возглавит войско.
Лаис взглянула на меня, словно я должен обрадоваться. Я взглянул на нее, напоминая, что наша партия — не партия Мардония и греков, а Ксеркса и Атоссы.
— Вы уверены?
Но заданный Демарату вопрос на самом деле относился к Лаис.
— Нет, — сказала она. — Врачи говорят, он уже никогда не будет ходить.
— Мардоний — лучший полководец Великого Царя. — Демарат говорил прямо. — Если понадобится, он поведет войско и лежа на носилках. Но до этого не дойдет. Я видел его ногу. Она заживет.
— А если нет, — Лаис вдруг напустила на себя торжественность и таинственность, — то почему бы спартанскому царю самому не возглавить войско.
Демарат подогнул свои черные пальцы на ногах. Я отвел глаза.
— Есть одна веская причина, по которой я не могу возглавить войско. — Голос его звучал неестественно мягко. — Я не перс — пока еще.
В тот же день мы с Лаис бурно повздорили. Я говорил, что самое худшее, чего нам следует опасаться, — это еще одна греческая экспедиция.
— Нашебудущее на западе! — объявила Лаис. — Пусть Мардоний затмит Ксеркса на год-два. Что это изменит? Ксеркс все равно когда-нибудь станет Великим Царем, и тогда, благодаря Мардонию и Демарату, он будет владыкой над всеми греками от Сигея до Сицилии и всех морей тоже.
Мы с Лаис оказались на разных сторонах. По сути дела, с того дня в течение нескольких лет мы с ней не разговаривали. Поскольку я поддерживал Ксеркса, то старался направить персидскую политику на восток, а Лаис продолжала принимать всех греков, оказавшихся при персидском дворе, и поддерживала их многочисленные жалобы. И тем не менее сохраняла теплые отношения с Атоссой. Годы спустя, когда мы с Лаис помирились, она рассказала, как ей удавалось оставаться своей в обеих партиях.
— Я убедила Атоссу, что даю Мардонию яд. Очень понемногу, конечно, так что, когда он умрет, все будут считать причиной незаживающую ногу.
— И что Атосса сказала, когда Мардоний не умер?
— Когда у него отняли войско, я сказала ей: «Какой смысл его убивать?» — и она согласилась, что никакого. И я прекратила так называемое отравление.
Вскоре после моей встречи с Демаратом меня приняла Атосса, сожалевшая о моем разрыве с Лаис.
— В конце концов, мать спасла тебе жизнь.
— Это вы спасли мне жизнь, Великая Царица!
— Верно. Но я сделала это для Лаис. Как мне ненавистен этот город!
Хотя Третий дом гарема во дворце Ксеркса был пышнее, чем в Сузах, Атосса постоянно жаловалась на жару, шум, вавилонян — будто когда-нибудь видела вавилонян, кроме тех, что всегда служили при дворе.
— Разумеется, тобой я довольна.
С потерей нескольких зубов речь Атоссы действительно ухудшилась. Царица компенсировала потерю, постоянно чмокая и отвратительнейшим образом поджимая губы.
— Я знаю, что ты делаешь для Ксеркса. Знаю, что с матерью ты поссорился из-за греков и Мардония. Мардоний…
Она вовремя спохватилась. Подозреваю, она чуть не сказала, что ее блистательный племянник стараниями Лаис скоро будет мертв. Но если и было минутное искушение заявить об этом, Атосса сдержалась и лишь топнула по пестрому ковру ногой в яркой серебристой туфле. Куда бы царица ни отправлялась, старый ковер путешествовал с ней. Думаю, она имела какой-то предрассудок насчет него. У меня-то точно были связаны с ним определенные воспоминания.
Атосса обратилась к ковру:
— Говорят, Мардоний этой весной не сможет воевать. — Оторвав взор от ковра, она посмотрела прямо на меня. — Расскажи мне об Индии.
Я рассказал об Индии. В глазах старухи блеснула жадность.
— Богатство! Богатство! — повторяла царица.
— И легко достижимое, — сказал я, — для Ксеркса.
— Ему нельзя рисковать.
Атосса сохраняла твердость.
— Он должен доказать свое умение вести войска, прежде чем умрет Великий Царь.
— Слишком опасно. Особенно сейчас. В такое время. Все мы такие старые! Ох, гробница!
Из-за невнятной речи за царицей было особенно трудно уследить, когда она меняла тему разговора. Я тупо уставился на Атоссу.
— Гробница. Гробница Дария. — Перед каждым слогом она предусмотрительно складывала губы. — Она меня бесит.
— Из-за эмблемы луны?
Фасад гробницы украшала демоническая эмблема луны в противовес солнцу Мудрого Господа. Гистасп умер возле этой гробницы в гневе на такое кощунство. Теперь Гистасп лежит внутри, а на фасаде продолжает красоваться луна.
— Так и должно быть. — Атосса оторвала цветок от гирлянды у себя на шее и бросила в образ Анахиты в углу. — Луна — ее символ, и я не хочу лежать ни под каким другим. Нет, случилось еще кое-что. В гробнице есть место лишь для двенадцати из нас. Старый Гистасп и два Дариевых брата уже заняли одну полку. Потом Дарий, я и моя сестра Артистона займем другую, а шестеро племянников — две оставшиеся. Все это оговорено между мной и Дарием. И вот теперь, только сегодня утром, Дарий отдал место молодого Артафрена Пармис! Она умерла на прошлой неделе. Мне говорили, в страшных муках!
Атосса прижала худую желтую руку к месту, где раньше была грудь.
— Да, та же самая болезнь. Но у меня есть Демоцед. И я выжила. А у нее только египтяне. И она умерла в муках. Говорят, перед концом она весила меньше годовалого ребенка. — Приятные мысли быстро развеялись прежним напоминанием. — Пармис вечно будет с нами в этой каменной комнате! О, это невыносимо! И тут какая-то загадка. Правда, ходит слух, что… Но вопрос в том, зачем он совершил немыслимое? Кроме как досадить мне, что ему всегда удается. Невыносимо думать, что целую вечность мне придется лежать рядом с дочерью убийцы, изменника и самозванца!