Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)
Шрифт:
– Да, – сказал гусар, потому что это был он, – Бастиан, которого ты думал убить наповал… Бастиан, найденный час спустя казаками в луже крови; Бастиан, пробывший в течение четырех лет в плену, у русских, но теперь освободившийся, пришел требовать у тебя отчета за кровь своего полковника, которою обагрены твои руки.
И в то время, как пораженный ужасом Фелипоне продолжал отступать перед этим страшным видением, Бастиан взглянул на графиню и сказал ей:
– Этот человек убил ребенка, как убил его отца.
Графиня
– Убийца! Убийца! – кричала она. – Тебя ждет виселица!
Я предам тебя в руки палача!..
Но негодяй все продолжал отступать, а несчастная женщина вскрикнула, почувствовав, как что-то шевельнулось у нее под сердцем, и остановилась, бледная, изнемогая… Человек, которого она хотела предать в руки правосудия, в руки палача, этот подлый злодей был отцом другого ребенка, начинавшего уже шевелиться у нее под сердцем.
– Это она! Она! – вскричал старик, переводя взгляд с Марции на Вирджинию. Он один верно истолковал горестный вскрик лишившейся чувств женщины – и то впадал в привычное оцепенение, то вдруг вскидывался, весь встрепенувшись, будто хотел сказать что-то для нее очень важное, – и наконец слеза покатилась по щеке, иссохшей от многих лет и многих страданий. Старый Элиа, весь вне себя от волнения, так что мог сойти за одержимого, улучив миг, когда женщины приподняли голову графини, чтобы дать ей пить, поднес к ее глазам золотую цепочку, с которой свисал чудесный крестик того же металла, усыпанный драгоценнейшими бриллиантами, сверкавшими так, что глазам было больно, и произнес лишь два имени:
– Вирджиния и Сильвия!
– Сильвия! – вскрикнула графиня, не сводя затуманенных глаз с украшения, словно с чудесного талисмана, и прекрасная голова упала на подушку – так никнет цветок, опаленный знойным ветром пустыни, и уже не может воспрять. Но последний час несчастной красавицы еще не пробил. Она тут же вскинулась, словно пораженная электрическим током, открыла глаза и устремила на Марцию взгляд, полный такой жажды и любви, которую лишь мать способна понять и оценить.
– Дочь моя! – вскричала она и снова упала на подушки.
Тем временем мужчина с закрытым бинтами лицом поспешно вошел в комнату, упал на колени между кроватями обеих раненых и в отчаянии простонал:
– Простите меня! Простите!
Услышав его голос, графиня Вирджиния вздрогнула. Она поднялась на кровати с необычайным проворством и, бросив взгляд на простертого перед ней несчастного, воскликнула душераздирающим голосом:
– Марция! Марция! Этот негодяй – твой отец!
Этьен достал из кармана бумажник, открыл его, вынул оттуда письмо, запечатанное черной печатью, и протянул его Жоржу, сказав:
– Прочти письмо, мальчик. Вслух прочти… а вы, Люси Фортье, слушайте.
Вскрыв конверт, молодой человек прочитал:
– «Дорогой Жорж.
В сентябре 1861 года в мой дом в Шеври пришла одна несчастная женщина; с ней был маленький мальчик. Ее преследовала полиция, подозревая в совершении убийства, кражи и поджога. Звали ее Жанна Фортье…
Жорж, Люси и Люсьен Лабру ахнули в один голос.
– Значит, я… – растерянно пробормотал Жорж, – я сын Жанны Фортье, а Люси… Люси… моя сестра!
И тут же повернулся к девушке, раскрыв объятия.
– Брат! Это мой брат! – воскликнула Люси, бросаясь ему на грудь; Жорж крепко прижал ее к себе.
– Да… да… – вскричал он. – Это бесспорное доказательство! Ах! Мама! Мама… Наконец-то! Наконец! Но ведь это единственное доказательство считалось утраченным… Где же оно лежало все эти годы?
– В животе той картонной лошадки, с которой ты ни на миг не расставался, когда вы с матерью появились в Шеври…
– Но вы в этом уверены? – произнес Жорж.
– Вот копия акта о смерти. А известный вам миллионер, знаменитый промышленник, бывший компаньон Джеймса Мортимера – Жак Гаро!
Мариус внезапно придвинул свой стул ближе к Тенардье. Тот заметил это движение и продолжал с медлительностью оратора, который овладел вниманием слушателя и чувствует, как трепещет сердце противника под ударами его слов:
– Человек этот, вынужденный скрываться по причинам, впрочем, совершенно чуждым политике, избрал клоаку своим жилищем и имел от нее ключ. Повторяю: это случилось шестого июня, вероятно, около восьми часов вечера.
Понятно вам теперь? Тот, кто нес труп, был Жан Вальжан; хозяин ключа беседует с вами в эту минуту; а лоскут от платья…
Не закончив фразу, Тенардье достал из кармана и поднял до уровня глаз зажатый между большими и указательными пальцами изорванный, весь в темных пятнах, обрывок черного сукна.
Устремив глаза на этот лоскут, с трудом переводя дыхание, бледный как смерть, Мариус поднялся и, не произнося ни слова, не спуская глаз с этой тряпки, отступил к стене; протянув назад правую руку, он стал шарить по стене возле камина, нащупывая ключ в замочной скважине стенного шкафа. Он нашел ключ, открыл шкаф и, не глядя, сунул туда руку; его растерянный взгляд не отрывался от лоскута в руках Тенардье.
Между тем Тенардье продолжал:
– Господин барон! У меня есть веское основание думать, что убитый молодой человек был богатым иностранцем, который имел при себе громадную сумму денег, и что Жан Вальжан заманил его в ловушку.