Современная африканская новелла
Шрифт:
— Я служу секретарем-машинисткой, — ответила Чини на вопрос Франсуа. Она улыбнулась. — Одна из восемнадцати в конторе.
— Вы давно говорите по-английски?
— Да.
— Пишете что-нибудь?
— Нет. Читаю, что пишут другие. Меня прислал сюда босс застенографировать доклады. Нет, сама я не пишу. Я читаю в основном любовные романы.
Он покраснел. Она поняла, что сказала что-то неуместное, и попыталась исправить свою оплошность.
— Первый роман, который доставил мне истинное удовольствие, назывался «Когда шепчет любовь».
— Понятно… Никогда не слыхал о таком романе.
— О, это было очень давно, я тогда еще жила в монастыре. — Она хорошо помнила книгу и с ходу принялась пересказывать ее. Но где-то на середине повествования почувствовала, что
Но тут прозвенел звонок и они вернулись на свои места.
Чини по-прежнему работает в Лагосе. Тот, кто знает ее, охотно расскажет вам о ней, да еще вздохнет и сокрушенно покачает головой. Не надо быть слишком наблюдательным, чтобы понять, почему она стала объектом разноречивых толков. Но она теперь совсем другая: безучастная, спокойная, сдержанная. Она так добросовестна, что иногда босс вызывает ее к себе в кабинет и говорит:
— Послушай, Чини, ты уж слишком много работаешь, отдохнула бы немного.
И тогда она улыбается своей загадочной улыбкой и отвечает:
— Разве? Мне доставляет удовольствие много работать на благо моей родины.
При этих ее словах босс молча хмурится и поспешно гасит окурок сигареты. Словно она коснулась чего-то очень сокровенного.
— Можно идти?
Тогда на лице хозяина появляется улыбка и он говорит, не обращая на нее никакого внимания:
— У всех у нас случаются несчастья, сама знаешь. Не надо замыкаться наедине со своим горем. Франсуа умер, но ты не виновата. Правда; ты любила его… Но эта любовь не принесла тебе счастья.
По ее лицу катятся слезы. Не в силах выносить этого дальше, она беспомощно озирается и тяжело опускается на стул. Он обращается к ней как друг, как человек, знающий ей цену и понимающий, сколь необходимо ей счастье.
— Почему бы тебе не найти кого-нибудь другого, а, Чи? Ты почти совсем не бываешь на людях. Ты… О господи, да что толку с тобой говорить?
Он выходит из себя. Этот человек, тихому, доверительному голосу которого внимает толпа, выходит из себя, не в силах переубедить Чи — свою собственную секретаршу, Он все говорит и говорит, а ей кажется, он не здесь, рядом, а где-то далеко, по другую сторону высокой стены. Между ним и ею непреодолимая преграда — ее женское упрямство, и она не видит его, даже не слышит.
Амос ТУТУОЛА
(Нигерия)
МЫ СНОВА ОТПРАВЛЯЕМСЯ В ПУТЬ
Перевод с английского А. Кистяковского
Наутро мы снова отправились в путь — вступили в густой и дремучий лес, но не смогли одолеть даже первых двух миль: нам преградила дорогу глубокая река — и вброд не перейдешь, и переправиться не на чем. И вот мы отправились вдоль речки направо: думали, она кончится, и прошли миль пять, но она все тянулась, а кончаться и не думала. Тогда мы повернули, и побрели налево, и прошли шесть миль, но река не уменьшалась, и мы уже было хотели остановиться и отдохнуть, но потом решили пробраться подальше: может, мы все-таки найдем переправу, а нет — так хоть отыщем безопасный ночлег, чтобы мирно поспать или спокойно отдохнуть. И вот мы двинулись по берегу дальше и вскоре наткнулись на Огромное Дерево, футов двести в поперечнике, а высотой — тыщу. И было это Дерево белое-пребелое, будто его выкрасили в белую краску — и корни, и ствол, и ветки, и листья. Приблизились мы к Дереву ярдов на сорок и вдруг почувствовали, что из него кто-то глянул, глянул и уставился, и все смотрит, все смотрит — вроде он фотограф, и хочет нас снять, и наводит свой аппарат на фокус. Но как только мы заметили, что на нас так уставились, мы бросились бежать и помчались налево,
Мы стояли и со страхом глядели на Руки, а они нам опять сделали знак подойти. И принялись мы с женой друг друга предавать: Руки-то нас звали обоих и вместе, а жена мне показывает: вон, дескать, — Руки, а я ей тоже показываю: мол, Руки; и потом она начала меня тихонько подталкивать: ей хотелось, чтобы шел я, а я боялся и не хотел и тоже стал ее легонько подпихивать — чтобы шла она, но и ей было страшно, а Руки нам снова приказали приблизиться, и чтоб не кто-нибудь один, а чтобы оба и вместе, но мы ни разу не видывали Дерева с Руками, и которое фокусирует, и у которого Голос — ни в одном лесу мы такого не встречали, — и опять помчались во все лопатки в чащу, а Руки, заметив, что мы кинулись улепетывать, протянулись в нашу сторону, но сразу не достали, и вытянулись еще, и подняли нас на воздух, и оказалось, что мы уже не бежим, а летим, и не в лес, как нам хотелось, а к Огромному Дереву. И тут вдруг в Дереве открылась дверь, и Руки плавно опустили нас на землю. И это был вход в Огромное Дерево.
Но прежде чем мы вошли, к нам приблизился Некто, и это был Покупатель, и он купил нашу Смерть — за семьдесят фунтов и одиннадцать шиллингов; а потом к нам подошел еще один Некто, Арендатор, и он арендовал у нас Страх, и обязался выплачивать ежемесячную ренту: три фунта, десять шиллингов и восемнадцать пенсов. И тут мы моментально забыли про смерть, и перестали бояться, и вступили в Дерево, и внутри там обнаружился громадный город. Руки показали, куда нам идти, и исчезли, а мы с женой предстали перед Старушкой — она сидела в кресле и казалась очень доброй. Старушка сказала, чтобы мы тоже садились, и спросила, знаем ли мы ее имя, мы ответили, что не знаем, и она нам назвалась — сказала, что ее зовут Всеобщая Мать. И еще она сказала, что никого не убивает, а, наоборот, помогает всем несчастным и обездоленным.
И вот она рассказала, кто она такая, и приказала дать нам еды и питья, и когда мы наелись и в удовольствие выпили, отвела нас в огромный Танцевальный Зал — там собралось человек триста, а может, и больше, все весело отплясывали, разом и вместе, но каждый свое и под разную музыку — и никто никому нисколько не мешал. Зал был богато и красиво разукрашен — на миллион фунтов (ф. — 1 000 000), а по стенкам висели изображения людей, или лики.
И вдруг мы глянули и увидели себя, и сначала удивились, но потом успокоились: поняли, что смотрим на свои изображения, — они были точь-в-точь похожи на нас, только белые, и тут мы опять удивились: мы не могли догадаться, откуда они взялись, и подумали, что Взгляд, который фокусировал, был никакой не Взгляд, а обычный фотограф, и он снял нас. Но точно мы этого не знали.
Мы вежливо спросили Всеобщую Мать, зачем она хранит так много ликов, и она нам ответила, что хранит их для памяти, что это изображения несчастных и обездоленных, которым она когда-то помогла.
В Танцевальном Зало стояли огромные столы, и на них — какая угодно еда и питье, а еще том было устроено больше двадцати сцен, и на каждой — оркестр из многих музыкантов, и они не переставая и непрерывно играли — с утра до вечера и с вечера до утра. А сверху светили разноцветные лампы, и их цвет менялся каждые пять минут.