Современная африканская новелла
Шрифт:
Две женщины, ссутулившись, всхлипывали. Они были удивительно похожи одна на другую: узкие лбы, вытянутые носы, черные круги под глазами, покрасневшими от слез. Одна из них, в светлом платье, заговорила.
— Отдохнув днем, я хотела принять ванну. Дверь была заперта изнутри. — Она высморкалась. — Я подумала: наверно, служанка моется. Я говорю «служанка», но на самом деле ее называли всегда по имени — Диуана. Я прождала больше часа, но она все не выходила. Снова подошла к ванной. Постучала в дверь. Никакого ответа. Тогда я позвала нашего соседа, майора X.
Она замолчала, вытерла нос. Она плакала. Ее сестра, особа
— Так это вы обнаружили труп?
Майор X. кивнул.
— Да… то есть когда мадам позвала меня и сказала, что негритянка заперлась в ванной, я подумал, что это шутка. Видите ли, мсье, я тридцать лет плавал в море. Избороздил все океаны. Я морской офицер в отставке…
— Да, да, нам это известно.
— Ну так вот. Когда мадам П. позвала меня, я приставил лестницу.
— Значит, лестницу принесли вы?
— Эту мысль мне подсказала мадемуазель Д., сестра мадам. И когда я поднялся и заглянул в окно, я увидел негритянку, плававшую в крови.
— Где ключ от двери?
— Вот, господин следователь, — сказал инспектор.
— Я хочу заглянуть туда.
— Окно я осмотрел, — сказал другой инспектор.
— Это я его открыл, после того как выбил стекло, — сообщил отставной моряк.
— Какое стекло вы выбили?
— Какое стекло? — переспросил бывший морской волк. На нем были белые полотняные брюки и синяя куртка.
— Да, я видел, но хотел бы, чтобы вы уточнили.
— Второе стекло сверху, — ответила сестра мадам П.
Санитары несли на носилках труп, завернутый в простыню. Кровь капала на ступеньки лестницы. Следователь приподнял край простыни, нахмурился. На носилках лежала африканка, горло ее было перерезано от уха до уха.
— Ножом, кухонным ножом, — сказал один из полицейских с верхней площадки лестницы.
— Вы ее привезли с собой из Африки или наняли здесь?
— Мы вернулись из Африки вместе с ней в апреле этого года. Она приехала на пароходе. Мой муж — служащий авиалиний в Дакаре, но компания оплачивает полет только членов семьи. В Дакаре она служила у нас. Два с половиной года… или три.
— Сколько ей было лет?
— Точно не знаю.
— В удостоверении личности значится, что она двадцать седьмого года рождения.
— Туземцы не знают даты своего рождения, — сказал отставной моряк, засунув руки в карманы.
— Не понимаю, почему она покончила с собой. С ней здесь так хорошо обращались. Она ела то же, что и мы, спала в комнате с детьми.
— А где ваш муж?
— Он позавчера уехал в Париж.
— Понятно, — проговорил инспектор, не переставая рассматривать безделушки. — Почему вы предполагаете самоубийство?
— Почему? — переспросил отставной моряк. — Но не думаете же вы, что кто-нибудь станет покушаться на жизнь какой-то негритянки? Она никуда не ходила. Никого не знала, кроме детей мадам.
Репортерам эта история начинала казаться скучной. Самоубийство служанки, да еще чернокожей, — не для первой полосы. Сенсации из этого не сделаешь.
— По дому тосковала. В последнее время она была очень странная. Не такая, как раньше.
Следователь в сопровождении инспектора поднялся на второй этаж. Они осмотрели ванную комнату, окно.
В гостиной их дожидались.
— Вам сообщат о результатах, когда судебный врач закончит осмотр, — сказал инспектор, покидая
Машины и репортеры исчезли. В вилле остались трое — две женщины и отставной моряк; они молчали.
Мадам погрузилась в воспоминания. Мысленно она представила себе виллу на пути в Анн, там, в Африке; Диуану, которая захлопывала калитку и утихомиривала немецкую овчарку…
…Все началось в Африке. Диуана три раза в неделю проходила пешком шесть километров в оба конца. Но последний месяц она была веселая, в приподнятом настроении, сердце ее билось так, словно она влюбилась. От ее дома до виллы хозяев — долгий путь. В предместье Дакара чинно выстроились аккуратные домики, окруженные цветущими бугенвиллями, кустами жасмина, кактусами. Асфальтированное шоссе Гамбетты уходило вдаль черной лентой. Маленькая служанка, счастливая, радостная, больше не проклинала дорогу и хозяев, как прежде. Путь, казавшийся таким долгим, словно сократился в последний месяц — с тех пор, как мадам сказала, что ее возьмут во Францию. «Франция» — это слово не выходило у нее из головы. Все, что окружало ее теперь, казалось ей безобразным, а эти виллы, которыми она так восхищалась, — у них просто жалкий вид!
Для того чтобы уехать — уехать во Францию, — ей нужно было удостоверение личности, поскольку родом она была из Казаманса. На эту бумагу ушли все скудные сбережения. «Пустяки, — думала она. — Я еду во Францию».
— Это ты, Диуана?
— Да, мадам, — ответила она, входя в вестибюль в чистеньком светлом платье, с приглаженными, расчесанными волосами.
— Прекрасно. Мсье в городе. Присмотри за детьми.
— Да, мадам, — поспешно проговорила она своим детским голоском.
Диуане не было тридцати лет, хотя в удостоверении личности значилось: «Год рождения 1927». Она пошла к детям. Во всех комнатах одна и та же картина: вещи упакованы, перевязаны. Тут и там стоят ящики. У Диуаны почти не осталось дел — за последние десять дней она перестирала все белье. В сущности, она была прачкой. Слуг было трое — повар, парень, помогавший ему на кухне, и она.
— Диуана! Диуана! — позвала мадам.
— Да, мадам, — откликнулась она, выходя из детской.
Мадам стояла с записной книжечкой в руках и переписывала багаж. Рабочие должны были прийти с минуты на минуту.
— Ты видела своих родителей? Думаешь, они довольны?
— Да, мадам. Родители довольны. Я сказать мама сама, еще сказать папа в Бутупе.
Глаза ее, сияющие от счастья, остановились на голых стенах и потускнели. Сердце замерло. А вдруг мадам передумает. Она этого не переживет. Готовая умолять, она опустила глаза, ее лицо, словно выточенное из черного дерева, помрачнело.
— Я не хочу, чтобы ты мне заявила в последний момент, перед самым отъездом, что ты меня оставляешь, — сказала мадам.
— Нет, мадам, я ехать.
Они руководствовались разными побуждениями. Диуана мечтала побывать во Франции, красоту, богатство и благополучие которой все так восхваляли, и вернуться обратно. Говорят, там можно разбогатеть. Еще не покинув африканской земли, она видела себя на набережной по возвращении из Франции, с миллионами в кармане, с кучей подарков. Для всех она мечтала о свободе, о возможности ходить куда вздумается и не надрываться на работе, как вьючное животное. Если мадам не возьмет ее с собой, она заболеет от горя.