Современная американская новелла (сборник)
Шрифт:
— Что вы делали в его шкафу? — спросил отец.
— Вытирала пыль, — ответила бабушка.
— С содержимого коричневого мешочка?
— В Огайо этого бы не случилось, — сказала бабушка. — Если бы мы жили в Огайо, Макартур был бы настоящим гражданином и не слонялся по улице после школы.
— В нашем доме не принято брать чужие вещи без разрешения.
— Вот именно! — Бабушка взяла в каждую руку по зажигалке. — Чужие вещи!
Когда стемнело, я выскользнула на улицу, чтобы предупредить Макартура. Я очень любила выйти вечером за площадку для гольфа. Перед глазами открывался возвышающийся над гаванью Нью-Йорк: взметнувшаяся огненным факелом в небо Уолл-стрит, слава и ужас огромного города, сверкающая тень которого падала через водную гладь на наш спокойный, тихий островок. А отвернешься от городских огней, и взгляд потонет во тьме минувших трех столетий, скользнет по крышам кирпичных домов, построенных британцами и датчанами. Наш гарнизон был последним пристанищем былого, где солдаты с ленцой шли на работу под сенью деревьев и записанные на пленку звуки горна плыли сквозь листву, как сквозь туман… Зеленый древний остров, где солдаты проходили последний год службы в армии Соединенных Штатов.
Всякий раз, садясь на паром к Манхаттану, бабушка считала, что подвергает страшной опасности свою жизнь или по меньшей мере целостность характера. Она не любила нью-йоркцев. Они дерганые и злые. У них плохие зубы. Там, где они росли, родители не говорили детям, что если в надкусанном яблоке виден червячок, то надо радоваться неожиданной добавке протеина.
— Сколько, по-твоему, она взяла? — спросил Макартур.
— Все, что были.
Он поник. Он все еще не научился делать бесстрастное лицо, которое, как говорят, помогает в любой ситуации.
— Я собирался в понедельник загнать их, чтоб подсобрать денег к рождеству…
— В понедельник ты будешь сидеть у себя в комнате. В понедельник ты будешь звонить друзьям и предупреждать, что не сможешь в каникулы ходить в кино и в гости. — Я протянула ему зажигалку. — По-моему, их не пересчитывали, — сказала я. Остальные так и лежали на обеденном столе.
— Спасибо, — с чувством произнес он. — Это самая лучшая.
— Закурим? — Я открыла отцовскую пачку и вытащила сигарету.
Макартур откинул колпачок и зажег зажигалку, да так лихо и искусно, будто показывал фокус.
— В школе научился.
Никто из нас не курил, но на эту сигарету мы буквально набросились, яростно выпуская дым в свежий ночной воздух.
— Я, естественно, не спрашиваю, где ты их взял, — сказала я.
Он улыбнулся.
— Почти все выиграл в кости или карты. В обед ребята отправляются красть, а после занятий играют на добычу. Вспомни мое прозвище — Крошка Победитель. Мне везет в играх.
— Вот это, наверное, ты можешь сказать родителям, — посоветовала я.
Макартур раздавил окурок каблуком.
— Посмотри на меня — развожу грязь на армейской территории. — Потом он добавил: — А несколько штук действительно украл. У нас так: либо крадешь, и тогда ты свой; либо не крадешь, и тогда ты мокрица и с тобой только дерутся.
За последнее время он сильно вытянулся. Запястья, колени, ключицы у него выпирали, будто рычаги из какой-нибудь косилки-молотилки. Если ты такой высокий, да тем более новичок в школе, в любителях помериться силами недостатка не будет… Мы с Макартуром потихоньку шли и теперь остановились на темной стороне острова, у дамбы, глядя на тусклые огоньки Бруклина. С запада нам в спину дул ветер с резким маслянистым запахом с очистительных заводов Нью-Джерси, но дыхание океана приносило соль и привкус рыбы, и на какое-то мгновенье я смогла вообразить, что мы где-то далеко-далеко от всех американских гарнизонов, городов и поселков. Макартур устало согнулся над поручнем. Он-то сам стремился к еще более высоким идеалам, чем от него требовала семья, и теперь был подавлен: он — вор.
— Послушай, — посоветовала я. — Скажи им просто, что ты купил несколько зажигалок, сэкономив деньги на завтраки, и на них играл. — Он неуверенно кивнул, глядя на воду. — Не порть себе рождество.
— Хорошо, не испорчу.
На следующий день он во всем признался отцу. Его не только подвергли домашнему аресту, но заставили пойти в город к жертвам своих преступлений. Отец был в форме со всеми регалиями, включая медные артиллерийские эмблемы. Макартур надел толстую зеленую тужурку и зеленую шляпу, которые вдохновили его приятелей на прозвище Весельчак Зеленый Великан. Тужурку и шляпу подарили мама с бабушкой, и Макартур был вынужден их носить, хотя и напоминал неуклюже ковыляющий стебель спаржи — этакий король зелени, которого сразу заметишь на платформе метро или даже с другого конца города. В каждом магазине он снимал зеленую шляпу и приносил извинения, а потом возвращал зажигалки. Так как зажигалки побывали в употреблении, приходилось доплачивать за них из личных денег, скопленных на рождественские подарки. К жгучему его стыду, он оказался единственным членом семьи, которому нечего было дарить своим родным рождественским утром. А в школе он стал отверженным.
— Теперь я Крошка Дрянь, — сказал Макартур. — Весельчак Зеленый Паршивец.
Гражданство он, однако, получил и четыре года спустя пошел на службу в армию истинным американцем.
В последний день кратковременного отпуска, когда Макартур улетал во Вьетнам, мы отвезли его в аэропорт Кливленда, а потом застыли, словно пальмы в горшках, за огромной стеклянной стеной вокзала. Отец уже вышел в отставку, и семья вернулась в Огайо.
— Ему наверняка понравится жара, — заметила бабушка. — Он в жару родился.
— Он расторопный солдат, — сказал отец. — В войне выживают самые расторопные.
Отец всегда верил в расторопность, как другие верят в амулеты.
Самолет покатился по взлетной полосе, и мы силились отыскать лицо Макартура в одном из маленьких иллюминаторов.
— Вот он! — воскликнула мать. — Я вижу в окошке его руку.
Стоявшая рядом женщина возразила:
— Нет, это наш сын. Видите, какая большая рука?
— Наш сын был средним полузащитником в сборной Огайо, — сообщил ее муж. — Он весит двести шестьдесят пять фунтов.
— Он очень хороший мальчик, — добавила женщина, и мы все закивали, словно комплекция служила несомненным мерилом всяческих достоинств.
Когда мы свернули с автострады и поехали на юг, к щедрой, плодородной земле долины Килбак, которая не дала ни одного ярого противника войны, бабушка заявила:
— Я верю во Вьетнам.
Она выделила слово «верю», будто Вьетнам был символом христианской веры. В пятидесятых годах бабушка входила в некое общество под названием «Служба наземного наблюдения». Его члены обозревали небеса в бинокли в поисках русского самолета. В ту пору бабушка жила в маленьком огайском городке, где индустрия была представлена заводом по производству автобусных сидений и макаронной фабрикой. Дважды в месяц она несла вахту на крыше высокого школьного здания, дабы обезопасить эти жизненно важные отрасли промышленности.
— Я верю в удачу, — сказала я. — Верю, что Зеленому Великану поможет везение. Помните, он всегда выигрывал в бинго?
— Мы справились с немчурой и япошками, — продолжала бабушка. — Мы дали отпор красным в Корее.
— Не думаю, что красные планируют вторгнуться в Соединенные Штаты, — заметила я.
— Тебе многое предстоит узнать, — сказала мама. — Они уже давно здесь.
— Мне не хотелось бы услышать, что ты принимаешь участие в этих маршах протеста, — сказал отец.
Я принимала в них участие, но держала это в тайне.