Современная болгарская повесть
Шрифт:
Радио орало во всю мощь. Андрей сел на табуретку, которую только что починил. Они почти не говорили о деле, потому что разговор непрестанно возвращался к малышу. Бабушка заново пересказывала всю историю, припоминала случаи, происходившие с внуком, когда тому было около годика. Ее дочь вспоминала, как купила ему первую игрушку, светло-коричневого медвежонка, и плакала не переставая. Она виновато поглядывала то на Андрея, то на мужа, и слезы продолжали катиться по ее лицу.
— Почему нам не сказали, что его отравили? — вздохнула бабушка. — Мы сначала думали, что из-за операции…
Андрей
Он поднялся и выключил радио, В кухне воцарилась отупляющая тишина, и Андрей только сейчас почувствовал запах жареного лука.
— У вас большое горе, я понимаю, — медленно заговорил Андрей, взвешивая каждое слово и не спуская взгляда с мужа и жены. — Но какой смысл губить жизнь еще одного человека, быть может, невинного?
Молчание длилось мучительно долго, и Андрею стало дурно. Женщина плакала, ни на кого не глядя, а ее муж дышал все тяжелее.
— Ради трех, четыре или пяти тысяч левов нет смысла губить еще одну жизнь, — твердо закончил Андрей.
— Убирайся, — глухо сказал отец мальчика, — немедленно убирайся, не то возьму сейчас табуретку… понятно?
Андрей вышел из кухни, быстро пересек двор и пошел по улице. На мгновение им овладело странное чувство, будто эти люди ему родные. Самое сильное впечатление на него произвел отец мальчика. Очевидно, он тяжело перенес горе, это было заметно по его истерзанному сухому взгляду. Родным был ему и этот двор, который отличался от двора тетушки Минки лишь расположением навеса и водопроводного крана.
Андрей замолчал и принялся бросать в воду мелкие камешки.
— Вы слишком много делаете для меня, — тихо проговорила сестра Бонева, и он почувствовал ее плечо.
Разубеждать ее не имело смысла… Гитара смолкла, и тишина как бы сгущалась от монотонного плеска волн, которые легонько прикасались к берегу. Было торжественно и тихо. И наконец Андрей почувствовал: они наедине. Его рука, лежавшая на плече сестры Боневой, согрелась и задрожала.
— Поздно… — с беспокойством сказала она, и он не понял, что она имела в виду — дело или поздний час. Часовая стрелка приближалась к половине десятого, и, наверное, весь город, кроме Главной, опустел.
Он почти бессознательно обнял ее и начал медленно привлекать к себе. Ее взгляд еще блуждал, но она не могла не почувствовать, как их лица сближаются. Это сближение могло продолжаться до бесконечности, потому что чувственное прикосновение отдаляло их.
Он целовал ее шею, притрагивался губами к закрытым глазам и ощущал ее неровное, сбивчивое дыхание. У него было ощущение, будто он наталкивается на это ее дыхание, которое ритмично отбрасывает его назад. Андрей целовал Юлию… Тело Юлии было молодым и гибким, и он прижимался к нему, чтобы обрести уверенность.
Неожиданно сестра Бонева отстранилась и встала.
— Вы мучаете себя, — с беспокойством сказала она, но в голосе ее не было сочувствия.
— Почему? — глупо спросил Андрей и тоже встал.
Оба молчали, как будто боялись что-то разрушить. Андрей избегал задавать вопросы, а сестра Бонева с немым усердием оправляла платье, смахивая налипшие на него смятые листья и сухую траву. Она была похожа на женщину, которая вытряхивает одеяло, высунувшись из окна.
Они вошли в темную аллею парка, подходившую почти к реке. Шли рядом, и Андрей схватил ее за руку.
— Я хотел вас спросить, — робко начал он. — Когда вы узнали о связи вашего мужа с сестрой Виргилией?
— Непосредственно перед операцией, Первого мая, — удивленно ответила она.
Андрей облегченно вздохнул. Очевидно, сестра Бонева постоянно лгала ему, но это ей шло. Ложь сидела на ней, как красивое платьице на маленькой шаловливой девочке. Его руки еще хранили тепло ее тела, и Андрей понял, что несколько минут назад он обнимал не Юлию…
На речном вокзале они расстались торжественно, как люди, которые близки, но еще не все сказали друг другу.
— А знаете, — смущенно проговорила сестра Бонева, — это был чудесный вечер…
Она попыталась изобразить на своем лице ироническую улыбку, но Андрей держал ее руку, и это, наверное, помешало ей. Потом он увидел, как ее силуэт растаял в глубине Главной улицы…
13
Они вчетвером играли в бридж, а хозяин дома все приглашал меня танцевать; кажется, перед этим он успел выпить. Только в углу горела лампа, освещая маленький столик, за которым они сидели, а посередине комнаты лежали световые блики. Они были похожи на клочки бумаги, разбросанные по ковру.
После каждого танца я присаживалась возле Андрея и с какой-то тревогой всматривалась в его карты, а хозяин возвращался к своей приятельнице. Затем он снова неожиданно поднимался, с инфантильной улыбкой на лице подходил ко мне и широким глуповатым жестом приглашал на танец. Он был неплохим парнем, рубашка лимонного цвета шла к его коричневым брюкам, но он был под хмельком…
Андрей мало знал его, только по курсу, он проходил практику в другой юридической консультации, но принял его приглашение, так как по комсомольской линии распределение зависело и от него. Андрей стремился любой ценой остаться в Софии.
Приятельница хозяина дома была серьезной и симпатичной девушкой, но она безнадежно увлеклась бриджем. Остальные игроки все время молчали, и я даже их имена не сумела узнать. Угощали домашней ракией, слабой, кисловатой. Вообще в царящей здесь атмосфере что-то раздражало меня. Андрей же упрямо повторял, что его партнерша играет отлично, что ракия — не ракия, а огонь. Я стоически переносила все вплоть до десятого танца, потому что понимала, как важно для Андрея остаться в Софии. Руки хозяина дома все крепче сжимали мою талию, он дышал все тяжелее и напоминал пса с вывалившимся от жажды и усталости языком! Чуть задыхаясь, я вернулась к Андрею и, тронув его за плечо, спросила, не пора ли нам уходить.