Современная болгарская повесть
Шрифт:
Она вся отяжелела от себя самой…
Постепенно образ Юлии поблек и ассимилировался со своеобразным неудовлетворением. Он не мог определить его сущности, но находился всецело под его влиянием. Андрей чувствовал, что устал и расстроен. Надо было выказать благодарность сестре Боневой, которая с открытыми глазами лежала рядом и, словно загипнотизированная, не отрывала взгляда от светлого пятна на потолке. Андрей не сомневался, что мысленно она сейчас совершает поездку в Софию. Нелепыми казались долгие приготовления, тарелки, белая скатерть. «Цветы и бутерброды
— Мне страшно… — произнесла сестра Бонева, и он почувствовал фальшь в ее голосе, будто все это время она рассматривала потолок только, ну только для того, чтобы сказать что-нибудь «этакое».
Оба почти одновременно поднялись и встали друг против друга. Они улыбались. Вся комната утонула в необъятной улыбке Андрея.
— Мне страшно… — уже выходя, повторила сестра Бонева.
Андрей уже знал, что она обыкновенная развратная женщина, но еще не мог определить, приятно ли ему это.
На лестнице он остановился и под покровом теплой темноты поцеловал ее. Ему хотелось отблагодарить ее, но почему-то казалось, что выглядит это неубедительно. Неудовлетворение блокировало его сознание.
Они медленно пошли рядом. Он был уверен, что сестра Бонева испытывает нечто свое, чего ей вполне достаточно. «Разве я виноват, — вяло рассуждал Андрей и в поисках сигарет шарил по карманам, — что Юлии нет в городе? Откуда ее взять?»
Перед его взглядом еще стояло белое плечо сестры Боневой, его реальное грубое тепло близ черного квадрата окна. И даже это воспоминание вызывало в его представлении нечто неправдоподобное.
— Тебе нечего бояться. — Они остановились перед домом сестры Боневой. — Мы любой ценой выиграем дело.
— О, я о другом…
Андрей свернул к Дунаю, чтобы лучше разглядеть и запомнить ночь. Река походила на большую улицу спящего города.
Он слышал звук собственных шагов по каменным плитам, но ему казалось, что он все стоит да стоит на одном месте, что движется только его воображение, а ему необходимо ухватиться за что-то по-настоящему реальное, чтобы избавиться от этого состояния. С мрачной решимостью он повторял: «Я только адвокат…» Он ненавидел Юлию. Он видел ее бледный профиль и ненавидел его, видел ее взгляд, полный умиления, ее, белое, глупо красивое платье…
Когда он вошел в прихожую, неожиданно вспыхнула лампочка, и, захваченный врасплох слепящим светом, сделав еще несколько шагов, он увидел тетушку Минку. Она стояла, опираясь на перила лестницы, и в одной руке держала старую газету. Поверх ночной рубашки было наброшено ветхое пальто, смешно обвисавшее со всех сторон. Она напоминала разгневанного мужчину.
— Ты был мне как сын… — заговорила она, и после этих слов наступила тишина, какое-то неловкое молчание. Андрей пытался уловить хоть что-то знакомое в ее хриплом голосе. — Ты заплатил до конца этого месяца.
— Конечно,
— Но первого ты соберешь вещи и выкатишься отсюда… Слышишь?
Она отступила в сторону, и Андрей стал подниматься по лестнице. Он не был ни обижен, ни рассержен; он не отдавал себе отчета в том, что тетушка Минка поняла все; он не хотел знать, что означало это «все»; его одолевали усталость и апатия. Андрей поглядел на себя в зеркало и принялся убирать со стола…
15
Второго октября будильник разбудил Андрея в шесть утра. За окном моросил мелкий монотонный дождь и стоял такой туман, что и грядок тетушки Минки не было видно.
Андрей побрился, на полсантиметра укоротил свои пышные бакенбарды и надел отглаженный накануне серый костюм. Его радовали и идеально чистая рубашка, и застегивание пуговиц, и шуршание тугого воротничка.
Андрей встал перед зеркалом, артистически простер руки и почувствовал, что неотразим. Бывают дни, когда человек красивее, остроумнее и словообильнее, чем обычно.
— Где моя мантия? — спросил Андрей у своего отражения. — Дайте мне мантию и весы.
Он не спеша и торжественно позавтракал. Потом выпил полтермоса кофе, который вчера специально принес из кафе «Весна». Просмотров свои записи и папку с делом, снисходительно улыбнулся и вышел.
В половине восьмого возле юридической конторы он встретил своих «противников». Одному предстояло выступить гражданским обвинителем, другому — гражданским истцом. Оба были хорошими юристами, но сверх меры — загружали себя работой и потому смотрели на все сквозь пальцы. На «москвиче» — машине обвинителя — они все вместе должны были отправиться в окружной город. Андрей устроился на заднем сиденье и слушал радио — передавали мексиканскую музыку.
Бледно-ржавый дождик превращал поле в заливной луг. Видимость была плохая, и поэтому они ехали медленно, будто на ощупь. Туман неохотно и скупо уступал дорогу, и из него неожиданно выныривали куры с мокрыми, встрепанными крыльями, или люди, отправлявшиеся в поле, или тракторы с красными флажками на крышах.
У одного из «коллег» никак не бродило вино, потому что он всыпал в него слишком много сахару.
— Человеческая ненасытность, — добродушно говорил он, — ведь знаешь, нет ей ни конца, ни края…
Неожиданно на небе, похожее на рыжий огромный гриб, выросло солнце, и в машине стало светлее и теплее. Андрей даже пожалел, что они так быстро приехали.
В половине десятого в кафе судебной палаты у него была назначена встреча с сестрой Боневой. Маленькое помещение пустовало. Обыкновенно здесь собирались адвокаты и их клиенты. Пахло судом и коньяком. За одним из столиков возле окон Андрей увидел сестру Боневу с мужем, который был в том же полосатом костюме и нелепом пятнистом галстуке. Напротив пустого стула рядом с сестрой Боневой дымилась чашечка турецкого кофе, и Андрей усмехнулся про себя.