Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Рафай Мирослав

— Гм…

— Никаких «гм». Учтите. Я простой шофер, но и у меня есть кое-какие права. Когда я за рулем — никакой вы мне не начальник.

— В самом деле?

— И ничего вам тут не светит, товарищ начальник. В последний раз говорю! — рявкнул он и затоптал недокуренную сигарету. — Ясно, я хочу жениться на ней. Будем с ней вместе работать. Со мной она будет ездить, не с вами!

— Я так и предполагаю, — сказал я.

— С вами-то она кончила бы тем же, что и ваша старуха!

— Это хорошо, что ты хочешь на ней жениться, Войта, — ответил я. — И очень

славно, что ты говоришь об этом так откровенно.

— А вы эти разговорчики-то бросьте! — крикнул Бальцар.

Он зажег лампочку, кабина осветилась. Илона сидела, закрыв лицо руками. Из-под пальцев у нее текли слезы.

— Люди вас терпеть не могут, потаскун вы этакий! Сорок лет, а никак не уйметесь! Вас боятся! Да разве такая девчонка польстится на мужика, который не справляется ни на работе, ни дома? Ходит один, как корова в поле, все вынюхивает, людей мытарит, сыты по горло! Так и запишите себе, пан начальник!

— Не забуду.

— И еще. Я тут обещал, что как-нибудь вопру вас стругом в снег. Так что берегитесь. Берегитесь!

— Да поезжай ты! — сорвалась Илона. — Замолчи! Я с тобой гуляю. Ну, гуляю, а только чем это кончится, не знаю сама. Что на это скажешь, Бальцар?

Наступила тишина, слышалось только бурное, взволнованное дыхание шофера. Он с грохотом захлопнул дверцу — та даже подскочила. Нажал на стартер. Мотор разок провернулся вхолостую, хрипло кашлянул, потом металлически зарокотал. Осторожно тронулись. Бальцар вырулил на середину дороги, и мы поехали дальше.

Мы плыли во мраке. Фрезы все еще не было видно, и Достал сзади не показывался. Глубокие заносы чередовались с узкими полосами снега, в некоторых местах ветер дул нам в спину, сметал снег впереди, обнажая покрытие; туманные снеговые шлейфы кружились неустанно, волнами, подстегиваемые незатухающей невидимой силой. Ветер скулил, качались деревья в лесу, а мы рвались вперед, неуклонно и свирепо.

Миновали деревушку. По высокой ограде старого замка я узнал Гельтинов. Возле пруда стоял превосходный трактир, недавно отремонтированный фасад его манил проезжающих. Там подавали отлично охлажденное пльзеньское пиво. Над сгорбившимися домиками распростерлась гробовая тишина. После крутого подъема, который мы взяли на первой скорости, дорога неожиданно свернула к лесу. За этим крутым поворотом, у первых елей, Бальцар вдруг кинул руль направо, резко швырнул грузовик на обочину, чертыхнулся.

Мы остановились. Посреди проезжей части высилась здоровенная снежная куча. Я выскочил из машины. Колючий снег ударил в глаза, в рот. Под кучей прощупывался металл. Пнул ногой — скаты. Счистил немного снега — открылся передок автомобиля.

— Экий болван!.. — Бальцар гневно выкатил глаза.

Он завел мотор и, подталкивая стругом, оттеснил «вартбург»^[1] к кювету.

«Вартбург», должно быть, стоял тут давно. Нигде никаких следов. Только задубеневший лес да мы. На обочине было мало снега, «вартбург» остановился, сопротивляясь напору струга. Бальцар дал задний ход и снова наехал, сдвинул легковушку к придорожному столбику, совсем прижал.

Илона выскочила следом за мной.

— Сволочи окаянные! — кричала она. — Бросают посреди дороги, а ты бейся! Знала бы, чья машина, отлупила бы как собаку!

Позади выбился из тьмы свет фар, осторожно приблизился. Грузовик Достала; он вышел из кабины, поеживаясь в своем меховом комбинезоне.

— Кажется, я знаю, чья это развалина, — сказал он и выругался.

Бальцар спихнул легковушку еще дальше, на самый край обочины. «Вартбург» накренился, скользнул в кювет. Путь был свободен. Вьюга кружила, заметая следы. Деревья, чьи расплывчатые очертания время от времени проступали над желтоватыми и фиолетовыми сугробами, стряхивали новые порции снега, слепя глаза.

— Чья это колымага? — спросила Илона. — Скажи! Поеду, самого сворочу в снег!

Анка Пстругова поморгала, зябко переминаясь, потопала ногами в валенках.

— Подлецы, — грустно сказала она. — Таких в тюрьму сажать надо. Пускай, мол, кто-то вытаскивает их машины, пускай другие о них заботятся, самим-то неохота.

— Хозяин машины не простой человек, — заметил Достал.

Илона насторожилась.

— Кто же этот «не простой», хотела бы я знать?

Она уже открыла дверцу в кабину, да остановилась, ожидая ответа Достала.

— Этот «вартбург» — собственность величайшего в мире рогоносца. Лесника из Гельтинова, к вашему сведению. Некоего Скоумала. Баба его бегает на сторону, дочка валяется с кем попало, и сам он готов с первой встречной. Видно, углядел в метели бабенку и вылез повалять ее в сугробах. Поди, и лежат тут где-нибудь, снегом их завеяло. Эй, Войта! Скатай-ка в поле, опусти нож рисок на десять!

— А может, это Зборжил? — откликнулся Бальцар, скалясь мне в лицо. — Что-то я его нигде не вижу. Не он ли на ту бабу полез?

Все засмеялись, ветром срывало смех с самых губ. Снег валил без передышки, ледяные кристаллики кололи лоб, щеки. Я тоже улыбнулся.

— Ты прав, Бальцар, это мой «вартбург», порезвиться мне захотелось!

— То-то, — ухмыльнулся Бальцар.

Он подал руку Илоне, втащил ее в кабину и дал газу. Грузовик рванулся, я едва успел вскочить на подножку. Плюхнулся на сиденье, сердце бурно колотилось.

— А теперь, Бальцар, изволь выполнять мои распоряжения, — твердо сказал я, чувствуя, как стынет кровь: ведь я мог сейчас лежать здесь, в снегу, задавленный стругом, завеянный серебристыми кристалликами, и никто бы меня не нашел. — Поедешь ты теперь, как только умеешь, и, пожалуйста, без глупостей!

Он дал сигнал. Хотя гудеть было некому.

— Ну, двигай. Сейчас мы в Гельтинове, до Брода восемь километров. Даю тебе пятнадцать минут. Слышишь?! — взревел я вдруг так, что жилы на шее вздулись. — И давай, жми! Люби себе кого хочешь, но сейчас ты на работе, за рулем служебной машины. Жми давай! Не то я тебя так прищучу, что запищишь.

Тут я заметил на обочине неподвижную фигуру.

— Стой!

Илона разлепила опухшие веки.

— Почему остановились?

— Что за человек? Ночью? Может, тот самый лесник?