Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
— Кажется, дрянь дело, а, приятель?
— Похоже на то, товарищ секретарь.
— Вам известны подробности насчет пресса, который рудненский машиностроительный должен сегодня отправить за границу?
— Нет. Никаких подробностей я не знаю.
— Речь идет об агрегате стоимостью в два миллиона валютных крон. Везти его далеко. Ради этого в одном нашем районе пришлось укрепить пятнадцать мостов.
Это-то я хорошо знал. Ведь именно мы, помимо текущей работы, возились с этими мостами.
— Знаю.
— Послушайте, — доносился до меня сквозь писк в трубке уговаривающий голос, — детали пресса погружены на три специальных трайлера. Нельзя задерживать отправку такой махины…
Вьюга прервала связь по дорогам, но не сорвала телефонные провода.
— Мы сделаем все, что в наших силах.
Такой разговор мне нравился. Мы сидели в тепле; в печке, в которой крошечные отверстия форсунки разбрызгивали солярку, гудело пламя. Подобного рода изобретения позволяют забыть о непогоде.
— Препятствия есть?
— Рад, что спросили. Есть: погода.
Секретарь первый поинтересовался такими вещами. Начал он издалека, но до цели добрался.
— Погода… — протянул он, хрипло откашлялся. — Гм… А вы не ждите, беритесь за дело.
Обадал принес пол-литровую кружку горячего чаю, поставил на стол передо мной. Я жестом спросил, нет ли чего-нибудь подлить в чай. Он повернулся, открыл массивный дубовый шкаф. Сдвинул в сторону папки с делами, вытащил из-за них бутылку сливовицы.
Откупорил. Я взял у него бутылку, налил себе сам — примерно пятую часть кружки. Как чудесно запахло!
— Попробую, товарищ секретарь. Как только чуть стихнет, двинемся.
Далекий писк в трубке не смолкал. Я покосился на аппарат, плотнее прижал трубку к уху.
— Доброй ночи!
— Вам того же, — ответил я и положил трубку.
Ходьба в коридоре прекратилась. Люди укрылись в тепле, устраивались на отдых.
— А в горах все валит и валит, — заметил Обадал. — Попотеем мы на этих двенадцати километрах!
— Есть у тебя кто на линии?
— Сейчас нет, — извиняющимся тоном ответил он.
Я махнул рукой. Он опасливо ждал, что я скажу.
— Отдыхают… Да и пурга не дает…
Я отпил чаю. Превосходный! В нос шибал аромат сливовицы, дурманил голову, напоминая давние зимние вечера молодости. Сад, окруженный кустами терновника, из ягод которого мы с Ваничеком в Доброй гнали самогон, жгучий, как огонь.
— Отличная у тебя сливовица. Домашняя?
— Ага. Еще до снега гнали.
— Пускай люди отдохнут. Ничего мне не объясняй, сам понимаю. Но поди объясни директору машиностроительного, почему ты не можешь начать работы.
— А что ему объяснять?!
— Выпей и ты, Обадал. На здоровье. — Я пододвинул к нему бутылку.
Он опасливо посмотрел на нее и отхлебнул с наперсток.
— Что будем делать?
— Дадим людям еще часок поспать. Из тех, кто приехал со мной, четверых вышлешь, на трассу. Достала со стругом гони к Рудной. Да, да, к, Рудной, — повторил я, встретив его вопросительный взгляд. — Пускай разведает, как там на дороге. И звякни-ка в осиное гнездо. То есть в Рудную, в тамошнюю милицию — не знают ли, до какого места от города они еще могут добраться.
— Почему Достала?
— У него самый большой опыт работы со стругом, все хитрости знает, — объяснил я. — На пятачке развернется, хотя в десятитонке вместе со стругом восемь метров будет.
— В Рудную не дозвониться. Видно, провода сорвало.
Буран осадил нас, медленно наваливаясь на грудь. Он поднял забрало, чтоб лучше видеть, и пляшет вокруг нас. Хлопья летят с неба, нежные, светящиеся, и, уплотняясь, давят. Я видел: дорожному мастеру Обадалу больше всего на свете хочется закрыть глаза и проспать всю эту карусель.
Я вынул полотенце. Из крана текло. Под этой струйкой я ополоснул лицо. Теперь я чувствовал себя отлично. Алкоголь взбодрил меня изнутри, холодная вода — снаружи. Теперь я готов был в любую минуту выйти на трассу и повести свое войско против этой сволочной пурги.
Обадал клевал носом. Прикрыв веки, тупо уставился в одну точку. Я подсчитал, сколько мне удалось поспать за эту неделю, вышло — пять часов. Привычка. У Обадала такой привычки нет. Мужчина в теле. Он страшно боится что-либо решать и всякий раз, как я приезжаю к нему на участок, встречает меня с церемониями. Я долго не понимал, откуда такая почтительность, пока не догадался, что он просто боится меня, как некоторые боятся черной собаки только потому, что она черная и у нее длинная морда.
Придвинув к себе телефон, я набрал номер.
На другом конце провода отозвался Павличек. Он ждал звонка и снял трубку после первого же гудка.
— Это ты?
Во рту скопилась слюна с привкусом алкоголя — я сглотнул. Надеюсь, Павличек не унюхает.
— Позвони директору. Да, да, сейчас. Ночью. Дорогу от Брода до Рудной занесло по макушку. Положение катастрофическое, понятно. Еще скажи ему, мы могли быть тут двумя часами раньше, но ты проспал. Не забудь.
Он запротестовал, меня это обозлило.
— Хочешь, чтобы я ему сам позвонил? Соображаешь, что я могу ему наговорить? Так что лучше звони ты! И пускай не скликает никаких совещаний. Без них знаем, что делать. Пурга, правда, не стихает, но к утру она обычно кончается. Выезжаем через час. Да занеси это в дневник, будь добр.
Обадал разлепил глаза-щелочки.
— Послушай, ты уже отправил Достала?
Он бросился к двери. Шаги… Затем, издали, слабый рокот тяжелого грузовика. Обадал вернулся весь в снегу. Его недовольное лицо выдавало страдание.