Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
— Сказал ты ему, чтоб проехал как можно дальше?
— Он и сам знает.
— Надо было сказать. А то развернется на первом же перекрестке и назад.
— Да знает он. Двадцать лет за рулем, верно? Нечего его за ручку водить.
— Я и не прошу.
— Так в чем же дело?
Во мне закипало раздражение.
— Возьми-ка стакан, да выпей полный, — посоветовал я.
— Тогда и вовсе засну.
— Слушай, ты меня не зли!
— Да что вы опять?! — обиженно вскричал
Он на ногах не стоял. Тяжело опустился на стул.
— Вечно все не по вас, черт возьми!
Я ломал себе голову — чем бы на него подействовать. Наконец придумал:
— Пробьемся к Рудной — кучу денег получишь!
— Бросьте вы. Я на это не клюну. Двадцать раз сулили, а вышел шиш.
Все-таки я его расшевелил. Деньги — не самая сильная сторона Обадала.
— Ну, шиш так шиш, — говорю. — Только не хнычь. Хныкать на людях запрещаю, да и при мне не советую.
— Вы обо всех одинаково судите. Думаете, не знаю?
Ожил! Стер ладонью капли с лица. Вытащил платок, провел по затылку.
— Да ну? Ты уверен?
— Железно, — ответил он. — И все здесь так же считают.
— Вот ты — ради денег работаешь, да?
— А жить-то на что?
— Хорошо. Тогда чего ради ты третью ночь не спишь, не зная наперед, сколько за это заплатят?
— Ради ваших прекрасных глаз, товарищ начальник.
— Глаза у меня не прекрасные.
— А чтоб вы не орали на меня. Все вас боятся, вот ради чего.
— Ладно, — говорю, а сам наблюдаю за ним.
Он сидит напротив меня, дородный, втиснутый в ватные штаны и мохнатый свитер; руки положил на колени, голову склонил, на шее слева виднеется широкий шрам — когда-то расплавленный асфальт брызнул ему за воротник и обжег неприкрытую кожу; в тот раз Обадал тоже не знал, сколько им заплатят, но старался заасфальтировать побольше.
— По-твоему, Обадал, все фрезы и струги, что мы закупили, с неба свалились, да?
— Ну и что?
— Или, может, начальники участков выложили собственные сбережения — нате, мол, купите машины… Так?
— Поработали мы побольше, вот вы и купили, когда денежки завелись.
— То-то и оно. И не говори мне, будто ты не можешь сделать вдвое больше, если захочешь. Тебе только захотеть, да с людьми бы твердости побольше. Я-то знаю.
— Может, и так. Жена требует, чтоб я бросил это дело и нашел себе другое место, где работают с шести до двух, и заработок постоянный, да еще премии, понимаете?
— И моя того же требует.
— Какой ей от меня прок? В два счета уйдет, если этак будет продолжаться.
— Моя уже так и поступила.
— Осточертело мне.
— Мне тоже.
— Прямо плешь проела, зуда…
— Пожалуй, и у меня так.
— Да
— Не скажешь ли еще чего?
— Я засыпаю.
— А ты открой глаза. На то ты и начальник, чтоб дать людям поспать.
— Спасибо за такое отличие. Оставьте его себе.
У моего локтя зазвонил телефон, я поднял трубку.
— Дорожное управление? — спросил кто-то.
— Что надо?
— Нижайшее почтение! — произнес пьяный мужской голос и замолчал.
— Опять шуточки? — усмехнулся Обадал. — Вот так все время.
— Убью я его, — сказал я. — Поймать бы — и стругом в снег, пускай знает, что такое зима.
— От Бальцара переняли?
— Что?
— Да вот это: стругом в снег.
Тут только я сообразил, что повторил угрозу Бальцара.
— Да нет, просто в голову пришло. А он что, так говорит?
— Говорит. Каждого, кто на Илону засмотрится, сгребет стругом — и в снег башкой, пускай подыхает.
— Красиво. Еще что?
— Еще грозится вскорости сделать это с вами, товарищ начальник. Очень скоро. Может, даже завтра.
— Славный ты малый, Обадал. Плесни еще капельку.
На капельки он не поскупился — налил сантиметра на два в кружку.
— Не надо бы вам столько пить, Зборжил.
— Сердце болит, брат.
— Рогатый лесник… — пробормотал он.
Наступила тишина. В этой тишине стало слышно, как бьется в печке огонь и скулит ветер в трубе. Крошечные кулачки яростно колотили в окно.
— Бедный ты, старина, — проговорил я. — Ждет тебя то же самое…
Я прямо-таки осязал, как внутри у него все кипит и бурлит, как ярость поднимается к горлу, к глазам. Вот он в бешенстве раскрыл их, прошипел:
— Нет уж, по-вашему не бывать! Не всякий согласен, как вы, пан шеф, чтоб его на лопатки уложили!
— Ну что ты, такая пустяковая жертва…
— Неужто вам себя жалко?! — удивился Обадал и громко засмеялся.
— Нет. Просто объясняю, где моя ошибка, чтоб ты ее не повторил. Так что лучше сматывайся с этой работы, не то станешь вторым рогоносцем.
— И не подумаю, — возразил он. — Я простой дорожный мастер. Простые женщины от мужей не уходят. Они ведь простые.
— С одной стороны, на тебя давят миллионы обязанностей. Снежные заносы или вот пресс в Рудной. С другой стороны, жена, которая не желает, чтоб были у тебя все эти заботы и бессонные ночи.
— Что же вы-то не уходите?
— А я не мог бы жить без этих треклятых бессонных ночей!
В дверь постучали. Я пошел открыть — за дверью стояла Илона. Обадал поднялся.
— Кстати, как там соль, Обадал? — спросил я. — И шлак, и песок… Смешали?