Современная филиппинская новелла (60-70 годы)
Шрифт:
Я болен, все время думал молодой человек. Он мысленно повторял эти слова в ритме слабых, неуверенных шагов отца, слушая, как тот вышел из палаты и удалялся по коридору к выходу из больницы, на волю.
Я схожу с ума, думал он в отчаянии, в бессильном гневе сжимая голову руками. Отец, не оставляй меня здесь! — хотел закричать он, но не смог. А шаги отца звучали все слабее и вскоре затихли совсем. Наступила тишина.
И зачем я родился на свет? — спрашивал он себя. Он подумал о своих друзьях. Они ведь совсем не такие, как он, — могут легко, пожав плечами, отмахнуться от любых неприятностей, легко, без настоящей злости ругать мир. Им незнакомо
Девушки. Одна девушка. Он сосредоточил на ней все свое слабеющее сознание. Мысли о ней были и сладостны, и мучительны. Она даже не знает, что я чувствую, думал он. А я знаю. Смотрю в ее глаза и знаю, что она чувствует. Она всегда так смотрит — прямо, бесстрашно, честно.
Я должен вернуться, подумал он, охваченный ужасом. Со мной все в порядке. Надо, чтобы она узнала о моей любви. Плевать на эту работу. Работу всегда можно найти. На одной работе свет клином не сошелся. Есть сотни, тысячи мест, куда можно устроиться. Я ведь очень молод. Через год, ну через два у меня будет хорошая работа. Может, тогда я смогу жениться.
Женитьба. Рай. Приют в бесприютном мире.
Дом — убежище. Маленький участок надежной земли. Семья — чем больше, тем крепче. Он — костяк семьи, эта девушка — ее душа, ее сердце.
Но у меня нет работы, нет работы, нет работы… Этот вопль эхом звенел в мозгу, и он все крепче сжимал голову руками, как будто боялся, что она разлетится на куски. Руки, которые будут обнимать, губы, которые будут целовать, глаза, светящиеся счастьем и любовью. А потом — его плоть от плоти, его дитя, продолжение его души, его силы (той, что осталась еще от войны и мира, этого двуглавого чудовища, пожирающего слабых и беспомощных).
Он вскочил с постели. Я должен выбраться отсюда, подумал он. Отец еще здесь, он еще не успел выйти за ворота больницы. Надо сказать ему, что я должен пойти домой — мне же нужно искать другую работу!
Он рванулся к окну и буквально прилип к решетке.
— Отец! — закричал он. — Подожди меня!
Он увидел, как старик медленно повернул голову (значит, услышал!) и посмотрел на его окно. Но он не знал, что отец не видел его, ибо его глаза были полны слез.
В этом слепом, невидящем движении отца было столько горя и растерянности, что молодой человек впал в неистовство. Он вцепился в решетку, начал трясти ее, потом бессильно уронил руки.
— Отец! — опять позвал он, на этот раз мягко, нежно.
Когда я вижу тебя рядом, я не вижу в твоих глазах боли, хотел сказать он. Какая ноша лежит на твоих старых плечах! Я не помню, чтобы что-нибудь заставило тебя так согнуться, так низко склонить голову, так устало опустить руки… А теперь ты даже не понимаешь, почему я здесь, за этой решеткой, не вместе с тобой. Ты не понимаешь, потому что сам ты сильный, как дерево молаве, которое вынесло столько бурь и все равно стоит!
Он еще немного постоял у окна, глядя, как отец поднял руку и сел в остановившийся автобус. Он напряженно смотрел в сторону уходящего автобуса, потом его отвлекло происходящее под окном. До сих пор он и не подозревал, что находится так высоко от земли. Он опустил глаза, посмотрел в уходящее вниз пространство. Как просто, как чрезвычайно просто можно все решить!
Впервые
Что это? — спрашивал он себя, дрожа, несмотря на залившую его теплоту. Что это за огонь, что за странное ощущение? Он открыл дверь (ее оставили незапертой для врача) и побежал к балкону, который почему-то тоже был не закрыт и не зарешечен. Движимый чувством, которое он не стал анализировать, и силой, о существовании в себе которой он и не подозревал, он влез на перила и взобрался на крышу.
Что это? — спрашивал тихий голосок внутри. Что это за всепоглощающее чувство силы, целеустремленности?..
Он простер руки к темнеющему небу и весь отдался возбуждению, которое вздымалось в нем волнами света и тепла. И в этом сверкающем пламени тихий голосок настойчиво спрашивал: что это? Что это?
Он посмотрел вниз и чуть было не засмеялся, увидев сквозь легкую дымку пятнышки лиц. Он не мог видеть испуганного выражения глаз, в котором смешались страх и ожидание, приковавшие этих людей к месту.
Есть ответ, продолжал свое тихий голосок. В этом пламени, в этом свете, в этом чуде можно найти ответ.
Когда же он почувствовал, что падает, падает, падает в это пространство, которое обнимает, охватывает его тысячью рук, ответ прозвучал ясно и громко.
— Свобода! — прокричал он громким и сильным голосом, не узнавая самого себя. А те, кто слышал этот смеющийся, ликующий возглас, подумали, что он вскрикнул от страха.
Нестор В. М. Гонсалес
СОЛЕНЫЕ ХЛЕБЦЫ
Перевод В. Макаренко
Обычно я ложился спать в десять вечера, а вставал в пять часов утра и начинал свой новый день. Мне было четырнадцать лет. Если бабушка не забывала, то пятнадцать сентаво для булочника с улицы Прогресса уже лежали в пустой фруктовой вазе, что стояла на буфете. И как я радовался, позвякивая монетами в кармане! Я знал, что бабушке нужны были только мягкие булочки, потому что она недавно лишилась трех зубов. Нам, детям — моим двоюродным сестрам и мне, она всегда говорила, что самые лучшие булочки — это «соленые хлебцы», которые по-испански называются «pan de sal».
Соленые хлебцы! Почему они так называются? И почему у них такой особенный вкус? Может, тут все дело в муке и особой закваске? Несмотря на то что меня легко могли оттереть от прилавка другие столь же ранние покупатели, я отправлялся в пекарню, где в это время можно было увидеть, как обнаженные до пояса люди орудовали плоскими деревянными лопатами, загружая и разгружая утробу раскаленной докрасна печи. Почему эти хлебцы коричневые, как орех? Почему они такие маленькие — величиной с мой кулак? Почему они слегка обжигают губы?.. Меня распирало любопытство всю дорогу, пока я мчался по едва освещенной улице, ощущая приятную теплоту только что вынутых из печи булочек, которые в бумажном пакете я нес домой к завтраку.