Современная филиппинская новелла (60-70 годы)
Шрифт:
Меня беспокоила также подготовка нашей классной программы к рождественским праздникам. Наконец пришло рождество. Стоял теплый декабрьский полдень. Я решил выйти из класса в тот момент, когда наш учитель английского по традиции предложит всем обменяться праздничными подарками. Меня выручил случай. В дверях класса показался Пете и поманил меня пальцем. Мы вышли на балкон, и Пете сказал, что хочет сообщить мне один секрет.
Речь пошла об асальто [41] , которое предполагал дать Женский клуб в следующее воскресенье в честь Хосефины и Алисы, дочерей дона Эстебана, прибывающих утренним пароходом из Манилы. Старые девы пользовались всеобщей любовью среди местного дамского общества. Несколько лет тому назад, будучи помоложе, местные дамы изучали сольфеджио под руководством Хосефины и учились играть на пианино и на арфе у Алисы.
41
Асальто (исп.) — вечер, прием в честь кого-либо, устроенный в качестве сюрприза, без широкого предварительного оповещения и неожиданный для юбиляра.
— Этот вечер будет совершенным сюрпризом. Они наняли наш оркестр, — заявил Пете и, опасливо озираясь, заставил меня поклясться, что я сохраню все услышанное в тайне.
Вернувшись в класс, я стал поздравлять своих одноклассников с наступлением рождества. Мне было очень весело. Увидав, что Аида в углу развернула что-то и показывает двум девочкам, я набрался смелости и поздравил с праздником и ее.
— Счастливого рождества, — сказал я по-английски и вдруг увидел в ее свертке расческу и пудреницу в красивой упаковке. «Так вот какие подарки ей нравятся! Они так подходят ей!» Аиду сразу же окружили девочки. Мне показалось, что они с завистью рассматривают и подарки, и ее розовые щечки, и коротко подстриженные темно-коричневые волосы.
На миг я даже лишился дара речи от сознания своей незначительности, так и не поняв, ответила ли она на мое поздравление. Тем не менее я собрался с силами и спросил:
— Вы уезжаете на каникулы куда-нибудь?
— Нет, я остаюсь здесь. — И когда она прибавила, что должны приехать ее кузины и что в их честь предполагается большой прием, я не выдержал и заметил:
— Так вы об этом уже все знаете? — Я почувствовал, что мне следует объяснить, что вечер этот должен быть подготовлен без огласки, чтобы он оказался сюрпризом: на то он и асальто.
На самом же деле никакого сюрприза и не было. Матроны из Женского клуба суетились, вовсю пререкаясь по поводу разных пирожных и иных сладостей, по поводу крещенских вечеров и прочего. В конце концов сестры Ривас превзошли их всех. Коробки меренги [42] , конфет, дамские пальчики, сдобные булочки с изюмом и циннамоном, какие умеют делать только швейцарские кондитеры в Маниле, и прочее и прочее — все это, вероятно, прибыло вместе с ними на борту парохода; Я попытался представить себе этот стол: сверкают длинноногие бокалы для пунша; среди изобилия сладостей царят огромные кирпично-красные фарфоровые вазы с золотыми цветами по краю. Местные матроны, однако, вряд ли искренне прилагали усилия, чтобы сравняться с дочерьми дона Эстебана. Наверное, Аида тоже все это видела, думал я. Да и какое мне дело до этого, стоит ли обращать внимание на события, не относящиеся к моей любви?
42
Меренга (франц.) — сухое пирожное, приготовленное из взбитых белков или сливок.
К назначенному времени, к семи часам, наш небольшой оркестр был в сборе и стоял в ожидании у ворот дома Старого Испанца. Когда, возбужденно щебеча, подъехали леди в тяжелых шалях и нарядных косынках, нам дали знак — и мы грянули увертюру из оперы «Поэт и крестьянин». Когда Пете дирижировал оркестром, глаза его горели гордым огнем — он был несказанно счастлив, что ему пришлось участвовать в таком грандиозном событии. Внезапно зажглись разноцветные лампочки, развешанные садовниками вдоль увитой виноградом стены, — и женщины не преминули отметить, что дочери дона Эстебана оказались готовы к этому приему. Пете прикрыл глаза, щурясь от ослепительного блеска. А женщины, если
Когда увертюра подходила к концу, пять человек в белых рубахах внесли в дом огромные коробки с едой. Среди них я узнал, несмотря на странную униформу, одного из пекарей нашего булочника. После взаимных приветствий женщины проследовали в дом, где мы уже расположились в большой зале. Раздвинулись тяжелые дамасские занавеси в дальнем конце — и под звуки «Корзины роз» показался длинный, богато уставленный стол, освещенный светом канделябров. Я тут же вспомнил, что Пете и я отговаривали наших оркестрантов ужинать перед асальто.
— Вы оказали нам большую честь! — говорила женщинам Хосефина, более бойкая из близнецов.
— Ой, как жалко, что вы не позволили нам приготовить вам сюрприз! — заголосили члены клуба.
Охи, вздохи, взаимные извинения, лицемерные протесты и отказы то и дело раздавались из-за стола; их как бы дополняли и гармонировали с ними шуршание юбок и блеск серег. Я заметил Аиду — она была в длинном белом платье, ее волосы были украшены цветами сампагиты [43] . По ее распоряжению двое слуг, мягко шлепая по полу залы босыми ногами, вынесли из музыкальной комнаты сверкающую арфу. Аида указала им место для инструмента как раз рядом с нами и оказалась при этом так близко от меня, что у меня даже дух захватило, но сразу же затерялась среди гостей. Мы потихоньку наигрывали «Танец светлячков», мои глаза оставались в это время закрытыми, а перед мысленным взором снова предстала ее сверкающая фигура.
43
Сампагита (тагальск.) — местная разновидность жасмина, цветок филиппинской национальной символики.
Алиса играла на арфе и по многочисленным просьбам, поддержанным дружными аплодисментами, исполнила несколько вещей на «бис». После этого пела Хосефина. Голос ее, правда, немного сиплый, тоже вызвал немало одобрительных возгласов. Она исполнила на «бис» романс «Последняя летняя роза», воскресивший сцены далекого прошлого. Неожиданно в зале появился дон Эстебан. Он приветствовал собравшихся, изящным жестом подкручивая свои густые усы, и, как показалось, даже несколько оробел перед таким количеством болтливых женщин. Он стоял и слушал музыку арфы, шепча восторженно: «Божественно, божественно…»
К полуночи веселое настроение начало спадать. Пока все сидели вокруг длинного стола в конце залы, мы играли не переставая. Мои мысли витали где-то в далеких диковинных морях и странах, я мечтал о больших городах. Сестры проплывали среди местных дам, как два белых лайнера между портовыми буксирами. Наконец вспомнили и о нас — и Пете Саэс дал нам знак поставить инструменты в сторонку. Неловкой вереницей мы потянулись за босоногим слугой через весь зал.
За нашими спинами дуэт охрипших сопрано затянул «Голубку» под аккомпанемент арфы, но меня уже совершенно не интересовало, кто это пел. Вид такого количества серебра и фарфора окончательно привел меня в замешательство. Перед нами было столько всяких вкусных вещей, что трудно было во все это поверить. Я тщетно старался отыскать в памяти названия всех этих блюд, и моя неосведомленность прямо-таки устрашала меня. Меня мучило любопытство: что же стало с теми коробками съестных припасов, которые дамы Буэнависты прислали сюда раньше? Прямо передо мной на большой серебряной вазе лежало что-то, похожее на яичные желтки в меду, посыпанные перечной мятой. Нас было семеро оркестрантов, все мы были дружны между собой и ко всему относились одинаково, в том числе и к этому празднеству. Ну, и поскольку кругом сидели друзья, я позволил себе пожадничать: не только набил полный рот разными сладостями, но и еще завернул несколько этих яичных желтков в бумажные салфетки, чтобы прихватить с собой. Никто из моих спутников так не сделал, а я засунул этот сверток под рубаху так, чтобы он не выпирал.
— Вы поели? — раздалось вдруг над самым моим ухом.
Я обернулся. Это была Аида. Бант, повязанный на шее, вдруг сдавил мне горло. Я что-то забормотал, даже не знаю что.
— Если вы немного подождете, пока они разойдутся, я вам приготовлю большой пакет всего этого, — прибавила она.
Я поднес ко рту платок, вытер губы — может, это предательские крошки побудили ее так сказать, но крошек на губах не было. И ответил: «Нет, что вы, большое спасибо!» — чтобы оценить ее заботливость и избавить себя от неловкости. Мне как-то не верилось, что она могла заметить, как я прятал эти желтки, но я был почему-то уверен, что она знала об этом, и мне стало нестерпимо противно и очень захотелось, чтобы она ушла.