Современная китайская проза
Шрифт:
В тот вечер перед началом занятий вечерней политшколы я спросил о ней у начальницы женского отряда. Та ответила, не переставая кормить младенца грудью:
— Ее зовут Юэлань, мужа — У Чаншунь. Живут они душа в душу.
— А почему ее нет сегодня на занятиях?
— Отпросилась. У нее часто кровь к голове приливает, это еще от беременности осталось. А в прошлом году ей опухоль вырезали… Не везет человеку!
Большого интереса Юэлань во мне не вызвала. Но в последующие дни среди кур и уток на поле неизменно оказывались ее пеструшки. Я вспылил, решив, что она нарочно выпускает птицу на поле, а все ее оправдания рассчитаны на простака горожанина вроде меня.
— Корова! Корова упала в воду! Ну, теперь говядины на всех хватит!
Что мне было делать? Злой и сконфуженный, я помчался советоваться с другими уполномоченными. Один из них, тощий тип по фамилии Ян, затянулся сигаретой и усмехнулся:
— Эх ты, книжный червяк! Подсыпал бы ядохимикатов, и дело с концом. Крестьян нужно брать на испуг, говорить с ними покруче, иначе нам с капитализмом не покончить…
Вернувшись в деревню, я отправился на поиски бригадира У Лю.
Дяде Лю, опытному земледельцу, было далеко за пятьдесят, но в нем что-то осталось от молодого задора: разговорчивый и смешливый, любил он смотреть кино и книжки-картинки, любил рассказывать эпизоды из старинных романов вроде «Речных заводей» или «Истории царств Восточного Чжоу». Были у него и недостатки — не интересовался политучебой, на занятиях клевал носом, а на цигарки использовал газеты или срывал со стены учебные материалы. Вот и сейчас, отдыхая на току, он скручивал цигарку из листа бумаги с призывами критиковать Линь Бяо и Конфуция.
— Дядя Лю… — нахмурился я.
Он обернулся и, увидев меня, изобразил на лице раскаяние:
— Эх, опять я рукам волю дал, никакого соображения нет…
И со смехом отхлестал себя по рукам.
Я выждал немного и перешел к делу:
— Открой-ка амбар и отвесь мне полкило зерна, а заодно достань и ядохимикаты. Я хочу…
— Ядохимикаты? — Он выпустил изо рта клуб дыма.
— Без них кур и уток с поля не прогнать!
— Э-э… — У Лю посерьезнел, но тут же хитро блеснул глазами и подмигнул мне. — Ну, это ты ловко придумал! Да только… У людей в домах пусто, не продашь яиц — бабам масло и соль не на что купить. Куры и утки — последняя наша надежда… Нет, этак нельзя, нельзя…
Лю закачал головой, как игрушка на шарнирах.
— Значит, по-твоему, надо дать волю стихийному развитию?
Он не знал, что такое «стихийное развитие», а когда я объяснил, сказал:
— А разве это социализм, когда тебе ни еды, ни одежки? По-моему, не беда, если куры и поклюют чего на поле, только бы не колосья!
— Так, теперь все ясно! Как могут руководители вести за собой бригаду, когда у самих в голове путаница! — Тут я отругал бригадира, забыв о разнице в возрасте, и минут пятнадцать втолковывал ему, что большая критика должна вызвать большой трудовой подъем, что необходимо соблюдать все правила и исполнять все указания инстанций…
Сидя на корточках, он долго молчал, почесывая бородку, потом сказал:
— Нет уж, простите, в этом деле У Лю вам не помощник. Хотите класть яд — кладите сами!
Он взвалил на плечи небольшой плуг и решительно зашагал прочь.
В тот же день я сам взял полкило зерна, смешал его с сильнодействующим ядохимикатом «1059» и разложил между жилыми постройками и полем. А чтобы яд не повредил рабочему скоту, я сделал так, чтобы кучки зерна были заметны издали — подпаски увидят их и отгонят быков. Но замысел мой успеха не имел.
Я взял с собой командира взвода народного ополчения и пошел проверять, не нарушают ли крестьяне запрет использовать фекалии для собственных огородов. Вдруг от высланных мной в разведку ребятишек я получил сообщение, что куры вновь появились на поле. Малыши кричали, похваляясь друг перед другом: «Это я первый увидел!», «Нет, я!»
Они не обманывали. Действительно, кто-то накрыл кусками черепицы несколько кучек отравленного зерна, а одну кучку прикрыл деревянной миской. Совсем убрать отраву у него, видно, не хватило смелости, и он лишь позаботился о том, чтобы куры не клевали зерно. В отдалении бродило десятка полтора кур. Они явно были встревожены и, увидев меня, завертели головами, словно советовались, в какую сторону им удирать.
Я выругался в душе: до чего же эгоистичны эти крестьяне, никакой социалистической сознательности! Неудивительно, что и с коллективным хозяйством у них ничего не выходит. Бросившись вперед, я раздавил ногой черепицу и расшвырял зерно так, чтобы его больше нельзя было прикрыть. Затем я поднял с земли деревянную миску.
— Это из дома Хайяцзы, — объявила одна из девчушек.
— Чьей бы она ни была, я ее конфискую! Пока не напишут самокритику, обратно не верну.
— Ха-ха, отобрали, отобрали! Да еще бумагу велят написать, вывесят в правлении…
Двое бритоголовых несмышленышей захлопали в ладоши и не без злорадства рассмеялись. Но те, что постарше, смеяться не стали, а побежали сообщить новость взрослым.
В тот же вечер всю деревню облетела весть, особенно взбудоражившая женщин: Юэлань уходила в большую бригаду на земляные работы, вернулась поздно, а соседи недоглядели, и все ее куры подохли от яда.
Я узнал об этом, когда уже смеркалось. Сквозь дым костров, на которых жгли рисовую солому, было видно, что вдалеке, у дома Юэлань, столпились женщины как перед собранием. Я удивился — сколько народу разволновалось из-за такой мелочи! Еще больше удивился я, услыхав доносящийся оттуда горький плач; он лился, дрожа и прерываясь, словно тоненькая струйка ледяной воды.
— Господи, последние четыре курицы! Хайяцзы пора в школу идти, чем же теперь платить будем? Да разве я хотела вредить бригаде, просто у меня другого выхода нет. Сами-то не едим досыта, а уж куры…
Кое-кто из женщин украдкой вытирал глаза полами одежды.
Я ждал, что Юэлань станет бранить меня, но она умолкла, когда я подошел ближе.
Крепко сколоченный, простоватый на вид крестьянин средних лет сидел на корточках, обхватив руками голову. При виде меня он выпрямился. У него было темное лицо, удлиненный подбородок; полотняная рубашка, явно не по росту, продралась на плечах и еле вмещала его широкую грудь. Глядя на окружающих, он все время щурился — наверно, был близорук.
Я окинул его взглядом.
— Тебя зовут Чаншунь, да? Ты, говорят, все время в специализированной бригаде работаешь?
— Там я уже все закончил. — Он улыбнулся и протянул мне помятую сигарету.
— Спасибо, не курю.
Он осторожно спрятал сигарету обратно в пачку, долго потирал руки, потом обратился ко мне с речью:
— Вы, товарищи начальники, право слово, хорошие люди. Да не будь компартии, нового общества, разве вы поехали бы в наши проклятые места, да еще на свои деньги, со своей едой…