Современная китайская проза
Шрифт:
Обычно люди, наделенные даром красноречия, подвержены всяким новым веяниям. А тут во времена «великой культурной революции» разом появилось столько всяких расхожих слов да выражений, что тетушка Пань едва поспевала за модой и прямо с ног сбилась. Пришлось ей все схватывать с лету — без разбору, не вникая в суть. В одну кучу валилось что ни попало — и исторические события и личности, и мифологические герои вместе с церемонными благопожеланиями долголетия, счастья и удачи. И сыпалось все это из тетушки Пань как из рога изобилия. Дошло до того, что собственный ее старик в конце концов перестал понимать ее.
У тетушки Пань только и был этот единственный недостаток, а так она ничего худого в мыслях не держала. И вообще была
Как-то вечером, перед сном, тетушка Пань задумалась. Думала она о своем старике. Что за упрямая башка! Коль упрется, — его и полудюжиной волов с места не сдвинешь. А уж задумает что — тут хоть самого Цинь Шихуанди[8] воскреси, весь свет вверх тормашками переверни, хоть помри и восстань из гроба или, убеждая его, губы изотри напрочь — все равно не думай, не надейся его переубедить.
Тетушка Пань протяжно зевнула…
И тут вдруг явился внук ее Сяо Гэнь — за спиной ранец, а губы надуты — ну прямо пирожок с овощами.
— Бабушка, — заливаясь слезами, жалуется он. — Наши активисты хотят отобрать у меня нарукавную повязку хунвэйбина…
— Это по какому же праву?
— Они говорят, мол, дедушка — «черный бандит».
— Ишь, брехуны, куда хватили! Да наша семья из крестьян-бедняков, а уж я, твоя бабушка…
— Тогда почему дедушка подметает улицу?
— Ах, вот оно что! — кричит тетушка Пань.
Со стуком падает на пол тростниковый веер… И она просыпается — оказывается, все это было во сне.
Такой уж человек тетушка Пань — мысль у нее живая и образная. И привидевшийся ей сон тут же вызвал у нее прилив вдохновения. Сняв потихоньку с курточки внука повязку хунвэйбина, она натянула ее на рукав спецовки старого Пань Чаоэня, а чтобы повязка не сползла, прихватила ее несколькими стежками.
Хлопоты тетушки Пань возымели прямо-таки потрясающее действие.
На следующее утро Пань Чаоэнь, как обычно, оделся, выкурил свои две сигареты и, вооружившись метлой, вышел из дому. Ну и всполошились же трое «каппутистов», прежде стоявших у власти! Растерянно переглядываясь, они никак не могли сообразить, с какой это стати Пань Чаоэнь вышел подметать улицу с нарукавной повязкой хунвэйбина. Наконец заместитель директора Фань — он был посмекалистей — зашептал, обращаясь к товарищам по несчастью:
— Видали? Придется, значит, теперь лучше подметать. Да так, чтобы не пропустить ни единого куриного перышка. Не иначе революционные массы решили направить к нам старого Паня для контроля.
В то утро они подметали улицу с особым усердием, стараясь ни на шаг не отставать от Паня. А когда сходились вместе, промеж четырьмя их метлами начиналось что-то вроде потасовки — ни дать ни взять сражение между героями-воинами, как это бывает в пекинской музыкальной драме. Пыль вздымалась столбом, опавшие листья летели в разные стороны.
— Эй! — начал вдруг толстяк Фань, заместитель директора. — А что, если каждому выделить участок для уборки? Убирай себе свой и не носись с места на место, как на пожаре. Ведь все мы уже не первой молодости… — И тут же быстро добавил: — Мастер Пань, ты больше не подметай. Мы поделим всю территорию на три участка, а твое дело — только осуществлять контроль. Это вовсе не страшно, что революционные массы заставляют нас перевоспитываться
— Послушайте, Фань, — возразил Пань Чаоэнь, — с чего вы взяли… Я вовсе не собираюсь следить за тем, как вы подметаете.
— Ах так! — поспешил поправиться толстяк Фань. — Ну, тогда ты просто руководи нами.
Поняв, что с ними не столкуешься — так и будут талдычить свое, — Пань Чаоэнь вскинул метлу на плечо и отправился восвояси. А «каппутисты» посовещались между собой и решили на всякий случай разделить территорию. Они разбили дорогу на три участка — по одному на брата, а чтоб обозначить границы, положили два камня.
Но в тот же самый вечер заместитель директора Фань получил уведомление от Главного объединенного комитета завода. Поскольку выяснилось, что его происхождение не вызывает сомнений, а к массам он относится хорошо и в труде активен, его ввели в узкий состав нового руководства. Толстяк Фань расчувствовался и проплакал полночи — даже нос у него побагровел. Собираясь завтра отправиться на завод, он все думал и гадал, во что бы ему одеться. И в конце концов напялил на себя спецовку старшего сына. Но живот у него был большой, а одежонка узковата — того и гляди, поползет по швам. Пришлось до утра переставлять пуговицы, но и после этого застегнулся он с превеликим трудом. На другой день, поднявшись ни свет ни заря, он отыскал новый «Цитатник»[9] и сунул его в карман спецовки. Потом вынес свою метлу, поставил ее у стены за воротами и, ведя за руль велосипед, вышел из дому.
В этот самый момент появился и Пань Чаоэнь, собравшийся по своему обыкновению подметать улицу. Увидев, как вырядился заместитель директора Фань, старик не на шутку перепугался. Фань же осклабился — непонятно было, то ли он улыбается, то ли извиняется, а может, просто огорчен предстоящей разлукой. Разобраться в этом, да еще издали, было довольно сложно.
Нет, не зря говорят: «Едва подопрешь старое дерево, глядь, уж и стена покосилась». И такое случается сплошь и рядом. После восстановления Фаня в должности заместителя директора завода выделенный ему для уборки участок дороги взялся подметать старый Пань. Когда об этом прослышали на заводе, руководители массовых организаций пришли в сильное раздражение. Этот выживший из ума старый прохвост, решили они, нарочно смешивает два типа противоречий. Но тут сказал свое слово замдиректора Фань. По его мнению, такая мелочь не стоила и выеденного яйца. Однако, перейдя к вопросу о создании на заводе рабочей агитбригады — органа по оказанию поддержки широким массам левых, — он заметил, что, хотя Пань Чаоэнь и старый рабочий, ни по происхождению своему, ни по трудовым показателям не вызывающий никаких сомнений, привлекать его к участию в агитбригаде не следует: конечно же, рабочий класс должен руководить всем, но старику явно недостает способностей и хватки руководителя.
Отсутствие Пань Чаоэня в составе агитбригады вызвало среди масс в механическом цехе оживленные пересуды. Одни полагали, что ему, до дна испившему чашу горя и страданий в старом обществе и ненавидящему его лютой ненавистью, самое место в рабочей агитбригаде: кто, как не он, мог бы научить уму-разуму имеющихся на предприятии типов из «девятой категории поганцев»[10] на специальных собраниях воспоминаний о тяжелом прошлом! Другие считали: если уж он не в состоянии запомнить ни одной цитаты, значит, дела рабочей агитбригады ему явно не по плечу. Старый Пань никак не реагировал на все эти разговоры — словно бы оглох и ни о чем происходящем вокруг не имел ни малейшего представления. Он, как и прежде, вставал в пять утра, курил, подметал улицу, а к восьми являлся на завод, прихватив с собой алюминиевую коробочку с едой. И хотя механический цех давно уже не работал, Пань ежедневно обходил его, молча выкуривал две сигареты, стоя перед своим станком, и подметал пол. Как-то раз его ученик Сяо Сюй спросил: