Современная китайская проза
Шрифт:
…Когда я проснулся, солнце уже село за горизонт, плот почти остановился, причалив к старым тополям на пустынном берегу. Густая листва тополей укрывала плот. В тени деревьев было прохладно, на реке дул тихий ветерок, разгоняя дневную жару. Я почувствовал запах еды — это Пань Лаоу варил ее на костре: передо мной стояла чашка с рыбой и чашка с тушеным мясом.
Пань Лаоу, держа в руке большую бутылку, сказал мне:
— Поешь-ка. Сегодня, будем считать, ты, племянник, у меня в гостях. Ты не пьешь вина?
Я засмеялся, положил себе риса и
Пань Лаоу налил мне вина, отпил глоток.
— Ха, отличное вино, отличное вино! — По всему было видно, что он доволен. Он отпил еще несколько глотков и сказал: — Ну, одному пить — вкуса не почувствуешь. Чжао Лян, иди-ка сюда!
Чжао Лян сидел поблизости и тоже закусывал, рот его был набит едой, он покачал головой и улыбнулся.
— Что такое, брезгуешь пить с Пань Лаоу?
Чжао Ляну ничего не оставалось, как взять свои чашки и подсесть. Пань Лаоу заглянул в чашку Чжао Ляна и засмеялся.
— Овощи пополам с солью — это все, что тебе твоя старуха в дорогу дала?
— Нет, еще есть четыре яйца.
— Надо же! — шутливо воскликнул Пань Лаоу. — Вот странно, и отчего ж ты такой упитанный?
— Я вообще-то сам себя кормлю, — стал объяснять Чжао Лян, ничуть не смутившись. — Каждый год в страдную пору у нас в семье выходило много соевого соуса, вот я и не жалел его…
— Не жалел, точно не жалел! — Пань Лаоу громко рассмеялся.
Чжао Лян не понял, почему тот смеется, и недоуменно уставился на меня. Я тоже не понимал, что тут смешного. По правде говоря, Чжао Лян действительно не жалел соевого соуса, я же дожил до таких лет, а еще не знал вкуса соевого соуса.
— Ешь, ешь, я в рыбу много соуса положил, — сказал Пань Лаоу.
— Угу, — промычал Чжао Лян и положил в рот кусочек мяса.
— Выпей вина.
— Угу. — Чжао Лян отпил немного из чашки Пань Лаоу, встал и пошел со словами: — Вскипятим-ка воды да выпьем чаю. Пойду хвороста принесу.
Видно было, что Чжао Лян не хочет угощаться у Пань Лаоу. Он был щепетилен, сам не одалживался и другим не предлагал.
Пань Лаоу молча выпил чашку, наверное, опять почувствовал, что в вине нет вкуса, и, повернувшись к шалашу, громко крикнул:
— Ши Гу, дело есть, иди, вместе выпьем пару чашек.
Ши Гу наконец-то вылез из шалаша: волосы растрепанные, лицо распухло. Он поглядел на Пань Лаоу, ничего не сказал, взял бутылку, налил себе чашку и, запрокинув голову, одним махом выпил все. Опять налил, опять выпил — и так, не переводя дух, выдул кряду три чашки, словно это была вода.
— Ну, молодец, вот это да! — восторженно сказал Пань Лаоу. — Гляди-ка… — Он одним махом с бульканьем вылил оставшуюся половину бутылки в рот.
— Э-хе-хе, жаль пить-то так… — сокрушенно сказал Чжао Лян.
— Чего жалеть, вино на то и делают, чтобы люди пили… Ши Гу, иди-ка сюда, еще бутылка есть… — Пань Лаоу резко встал, открыл рот, сделал, покачиваясь, несколько шагов, схватил Ши Гу за руку. Ши Гу легко толкнул его плечом, Пань Лаоу отлетел от него и больше к нему не цеплялся.
Старый сплавщик совсем опьянел, долго непрерывно смеялся, а потом заплакал. Он плакал и ругался, ругал районного секретаря Ли Цзячэня, ругал секретаря коммуны Лю:
— А они-то, Ли и Лю… должны же совесть иметь! Я, Пань Лаоу, в бурю прихожу, в дождь уезжаю, зарабатываю на жизнь несколько медяков, а они говорят, что я… кап… капиталист… совсем старика прижали! А какое я преступление совершил… я коммунистов много видал… мы в тот год с районным начальником Сюем братались, штанами поменялись… они себя коммунистами называют… врут они… поганцы…
Пань Лаоу заплакал и поплелся к воде. Чжао Лян схватил его, сказал со злостью Ши Гу:
— Вот до чего ты довел его, что делать теперь?
— Сейчас устроим. — Ши Гу нашел в кабинке веревку и привязал ею Пань Лаоу к столбику на плоту.
Пань Лаоу смотрел вокруг покрасневшими глазами и вдруг крикнул:
— Лю Дасюнь человека связал… Помогите кто-нибудь, помогите же…
Сумерки совсем сгустились, надвинулась черная ночь.
Пань Лаоу плакал, рвался, но в конце концов успокоился. Мы с Чжао Ляном развязали его и отнесли в кабинку спать. Хотя он ничего не соображал, но лицо у него было горестное, сморщенное, мокрое от слез.
— Ох и тяжко у него на душе… — сказал Чжао Лян.
— А что с ним такое? — спросил я.
— Эх! — Вместо ответа Чжао Лян улегся спать.
Я все ждал его ответа, но он быстро уснул и храпел вовсю. Речные комары набились в кабинку и кусали нещадно, словно иголками кололи. Я никак не мог заснуть, хотя и очень устал, и в конце концов выполз из кабинки.
Луна еще не взошла, и надо мной ярко горели россыпи звезд. На берегу виднелись черные силуэты деревьев, от которых становилось немного страшно. Я заметил силуэт человека — это был Ши Гу. Он долго бродил среди кустов, потом остановился и замер, как каменный истукан. Похоже, он что-то говорил сам себе, а потом запел жалостливую песню, мелодия ее была знакома мне:
Я привез браслет,
Где твоя рука?
Я привез шелка,
А твое тело отдано другому!
Если есть в тебе любовь, выйди, встреть меня,
Я взгляну на тебя и умру со спокойной душой…