Современная китайская проза
Шрифт:
— Это долго рассказывать, — сказала женщина. — В пятьдесят восьмом году, когда был большой скачок, наверху сказали, что он против выплавки стали, против общественных столовых, в пятьдесят девятом его сняли, и он вернулся домой простым человеком. А когда началась «культурная революция», Ли Цзячэнь и его люди сказали, что он вредит всем, в прошлом году его к нам направили на исправительные работы… Он изнемог от работы, все харкал кровью, но держался крепко, никогда не жаловался… у всякого, кто хоть чуточку добр, при виде него сердце сжималось от жалости.
— Почтенный Сюй, почтенный Сюй! — Чжао Лян немного забеспокоился, присел на колени у подстилки, пристально вгляделся в лежавшего рядом с Ши Гу человека. Я тоже наклонился, но в тумане никак не мог разглядеть его лицо.
В это время к нам подошли еще несколько женщин.
— Эх, совсем больной, а к доктору не дают сходить…
— Дом есть, а навестить не дают, родня есть, а повидать не дают…
— Сколько дней он еще проживет?..
— За что ж с хорошим человеком так плохо обошлись?
— Во дворце есть подлый вельможа…
По природе от рождения добрые, крестьянки легонько судачили да вздыхали.
Все вокруг хорошо знали почтенного Сюя, я один не мог взять в толк, кто он такой, какое прегрешение он совершил и почему все так его жалеют, так его уважают и любят.
Ши Гу проснулся, сел, увидел нас и сказал:
— Дядя Чжао Лян, давай отнесем почтенного Сюя на плот.
— Хм, — призадумался Чжао Лян, — а потом куда его?
— Отнесем, а там видно будет, не то он здесь не выживет!
— Да, но это надо с Пань Лаоу обговорить.
— Чего тут обговаривать, человека надо спасать, вот и весь мой сказ!
Я и не заметил, как Пань Лаоу тоже подошел, его голос всех был громче, полон волнения и ненависти. Он сердито разогнал женщин, двинулся к почтенному Сюю.
— Почтенный Сюй, ты здесь, вот уж не думал… Нет, кто-то хочет, чтобы ты помер, а я хочу, чтобы ты жил. — Он командирским тоном сказал Ши Гу: — Давай отнеси его на плот!
Ши Гу взглянул на Пань Лаоу, и во взгляде его была не только покорность, но и благодарность. Он осторожно приподнял находившегося в бессознательном состоянии, почти бездыханного почтенного Сюя. Тут женщины встревоженно, приглушенно загалдели:
— Пусть они отнесут…
— Если не будет человека, то что мы скажем, когда будет проверка?..
Пань Лаоу повернулся и сказал им:
— А, чего тут, скажите, что ничего не видели! Это дело не ваше, мы все на себя берем. Я скажу, что почтенный Сюй умер и я сбросил его в реку!
Женщины замолчали и стояли печально.
— Пошли! — махнул рукой Пань Лаоу.
Ши Гу взвалил себе на закорки почтенного Сюя и понес его, мы с Чжао Ляном поддерживали его с двух сторон, медленно ступая.
— Осторожнее! — покрикивал сзади Пань Лаоу.
Ши Гу замедлил шаг, перевел дух и вступил в плотный туман. Женщины беззвучно прошли за нами десяток с лишним шагов, а потом та большая женщина крикнула:
— Давай назад, нам работать надо!
И вновь незнакомая мне птица завела свою песнь: «Хороша жизнь, хороша жизнь…»
Мы уложили почтенного Сюя в кабинке на плоту как можно удобнее, накрыли его одеялом, подложили под голову подушку. Чжао Лян быстро вскипятил воды, Ши Гу сидел рядом с почтенным Сюем.
На реке по-прежнему лежал густой туман, воды не видно было, но Пань Лаоу без колебаний отчалил. Он правил сам, и его худая фигура маячила на носу плота. Острый взгляд Пань Лаоу, казалось, пронзал туман и прозревал на реке каждый поворот, каждый утес, каждую мель. Теперь это был совсем другой человек — сосредоточенный, решительный, словно он вступил в поединок с собственной жизнью.
Когда мы прошли пять-шесть верст, выглянуло солнце. В тумане оно казалось огромным желтком, его лучи рассеивались в дымке, окрашивая ее в золотистый цвет, дробили ее на мельчайшие капли и разгоняли. Потом проявилось белесое небо, зеленые берега, и я снова увидел таинственную темно-синюю даль. Впереди лежала широкая и покойная река. Пань Лаоу огляделся, бросил править и неторопливо полез в кабинку.
Теперь я смог отчетливо разглядеть лицо Сюй Минхуна, вид которого заставлял сердце сжиматься от жалости: лоб, щеки, подбородок словно сморщились и были покрыты неприятной желтизной. Длинный нос выпирал, будто лезвие ножа. Губ почти не было видно, только белый ряд зубов обозначал его рот. Если бы не чуть заметное дыхание, можно было бы подумать, что это покойник. Невозможно было представить, что этот «покойник» еще вчера молотил весь день под палящим солнцем.
Ши Гу подносил ему на ложечке кипяченую воду, но вода проливалась мимо, и только очень малая ее часть проникала в рот.
Примерно через четверть часа на лице умирающего появились признаки жизни, потом из горла его донесся глухой стон, и он медленно открыл глаза. Удивительно, но его глаза оказались похожими на две чистые жемчужины — влажные, сияющие — и взгляд умный. Еще немного, и эти глаза узнали окружающих.
— Пань Лаоу, это ты? — заговорил почтенный Сюй слабым, но очень чистым и мягким голосом.
— Это я, уважаемый Сюй, это я, ты еще помнишь… — Пань Лаоу был очень взволнован, и у него покраснели глаза.
— Дружище старый, сколько раз я у тебя учился плоты сплавлять. Когда это было в последний раз?
— В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, в летний праздник.
— Вспомнил, в день летнего праздника мы стояли у Чэньцзяцяо и ели сладкие пирожки. А в пирожке оказался камешек, ты тогда чуть было не побил продавца…
— Верно, ты еще покритиковал меня… Я злой был, но ты, уважаемый Сюй, успокойся, я теперь другой…
Сюй Минхун прикрыл веки, улыбнулся.
— Уважаемый Сюй, а меня ты еще помнишь? — спросил, не утерпев, Чжао Лян.