Современная китайская проза
Шрифт:
И вот пробуждение.
Здравствуй, утро! Здравствуй, новый день! Необыкновенно яркий и стократ драгоценный, как каждый из уже немногих оставшихся ему дней. Здравствуй, чистый гостиничный номер! Здравствуйте, окна и шторы! Дай-ка я откину занавеску, распахну створки — ах, дождь! Кап-кап, кап-кап. Вытяну руку, дотронусь до этой сетки струй, свисающих с неба, несущих земле свежесть. А по каменным ступеням с шумом стекают ручьи, с крыши по водосточным желобам ниспадают струи. Здравствуй, весенний дождь! Здравствуйте, персики, зеленеющие в весеннем дожде! Перед окном прижались друг к другу два персиковых дерева, раскрыв под дождем свою яркую прелесть и трогательную чистоту. Почему так задержались на них цветы? Ведь сезон их цветения уже миновал. Люди, сновавшие перед гостиницей, раскрыли
Напевая песни революции, от которых когда-то у него бурлила кровь, он застелил постель, оделся, прибрал в комнате, умылся. Вся эта повседневность не оставляла его равнодушным, а наполняла радостью. Сделал несколько приседаний, но появились неприятные ощущения в ногах и пояснице. Пришлось немного передохнуть, привалившись к кровати. Дождь принес прохладу, он достал вязаный жилет и, саркастически улыбнувшись собственной изнеженности, приказал организму: «Изволь-ка держаться, у меня пятилетний план! А уж через пять лет как тебе будет угодно! И нечего диктовать свои условия!»
Рассмеялся над этим «воззванием к организму». И так, улыбаясь, спустился по лестнице. Услышал молодые голоса, которые в этой гостинице раздавались не часто. Прибавил шагу и в отдалении увидел тех самых молодоженов, с которыми уже пару раз сталкивался.
Женщина (ее, кажется, звали Лицзюнь) накинула прозрачный дождевик. Сквозь него просвечивали полотняная кофточка и синие джинсы. Ботики телесного цвета с молниями не нарушали стиля. Мужчина был с черным зонтом и в сандалиях на босу ногу. В противоположность Ли Чжэньчжуну он в дождливый день оделся скупо — силоновая рубашка с короткими рукавами и шорты, — вероятно, чтобы не затруднять движений и меньше намокнуть. Они поздоровались. Руки были холодные и влажные. Ли Чжэньчжун обратил внимание на черные круги под глазами — видимо, ночью недоспали.
— Ну и где же вы остановились? — спросил он. — Вечером не искали меня?
— Мы-то? — подмигнула женщина своему спутнику. — Мы живем в гостинице «До блеска». — И расхохоталась.
— А, в нашей «Доблести»? — слегка удивился Ли Чжэньчжун. — В каком номере?
— Да не в «Доблести», а «До блеска» — в бане, — еще пуще залилась женщина.
— Где отмывают до блеска. Семьдесят фэней — полочка; другого и не надо. В разгар сезона и баня для жилья сгодится.
Ли Чжэньчжуну кровь бросилась в лицо. Не в таких местах надо жить молодым людям, побольше гостиниц нам требуется, столовых, квартир… Чем китайская молодежь хуже иностранной, разве не достойна она лучшей жизни?
Чтобы собеседники не заметили, он постарался тут же обуздать взметнувшиеся было чувства. И с жаром пригласил их позавтракать вместе с ним. Те радостно согласились.
Но, придя в ресторан, они достали из сумки десяток сваренных с пряностями «чайных яиц» и пяток рисовых цзунцзы в тростниковых листьях — утром купили на рынке, цзунцзы тут много, не то что на севере. От радушия Ли Чжэньчжуна не отказались, но ограничились парой стаканов черного чая.
— Как гуляется? — поинтересовался тот.
— Я вам так скажу, — ответила Лицзюнь, — эта поездка подняла мой идейный уровень.
— Как это? — удивился Ли Чжэньчжун.
— Оказывается, обычно мы довольствуемся забавами. Так уж живем, что о политике не думаем. Работа не пыльная, монету гребем и замыкаемся в своих семейках…
— Так ли? — запротестовал муж.
— Он волевой, не то что я, я говорю только о себе, — продолжала Лицзюнь, — но вот я увидела Янцзы, большой мост, увидела это огромное, на восемьсот ли, озеро Тайху, увидела пагоду Хуцюта и парк Чжочжэнюань и еще это Сиху… До чего же чудесную родину оставили нам предки! Ах, как прекрасен Китай! И как много требуется еще сделать… Всюду такая нищета, бедность… Бедность, бедность — на роду она, что ли, написана китайцам!
— Прекрасные реки и горы, трудолюбивый народ, огромное
— Замечательно вы сказали! Да, вы подниметесь выше нашего поколения! — воодушевился Ли Чжэньчжун. — А на сегодня вы что планируете?
— Нам бы хотелось пригласить вас прогуляться в парк Сююань, — одновременно произнесли молодые люди.
— Что? Дождь ведь! — усомнился Ли Чжэньчжун.
— Под дождем только и гулять! Ах, «чудо — дождь, над горой — пелена»! Подумайте, часто ли нам выпадает возможность погулять невзирая на дождь? Прогулка под дождем — это такая редкость, интересно, не то что при ясном небе, а? — воскликнула Лицзюнь.
Раскрыв зонтик, Ли Чжэньчжун отправился вслед за ними.
Парк Сююань был официально открыт на третий день после его приезда. Раньше он входил в комплекс гостиницы «Доблесть», и лишь ее постояльцы имели право гулять по его дорожкам, а рядовой народ не пускали. Но и постояльцам доступна была лишь северо-западная часть парка, юго-восточная же, именуемая «Двориком уточек-неразлучниц», оставалась для них — даже самых высокопоставленных — запретной. Этот «Дворик уточек-неразлучниц» был оборудован по самому высокому разряду, и там останавливались руководители страны и главы иностранных государств. Так что Сююань, в особенности «Дворик уточек-неразлучниц», оставался местом таинственным и глухим. Говорят, когда в 1976 году сюда заезжали «вожди» из тогдашней «группы ЦК по культурной революции», из гостиницы всех вытряхнули, окружили ее постами со всех сторон, и если прохожий метров за двадцать вдруг замедлял шаг, его тут же подгоняли, начинал осматриваться — немедленно следовал окрик, ну а уж коли останавливался, чтобы полюбоваться парком, мгновенно забирали и подвергали дознанию… Когда Ли Чжэньчжун приехал сюда, люди, выплескивая наболевшее, шептались, что пора бы открыть и «Дворик уточек-неразлучниц». Удивляться тут нечему.
Первые несколько дней после открытия парка сюда было просто паломничество, всех переполняло возбуждение, любопытство; осмотрев же, некоторые разочаровывались — дескать, «и только-то?». Раньше ведь ходили легенды, будто здесь такое великолепие, всякие хитрые штуковины… Слухи оказались сильно преувеличенными!
Конечно, постояльцев гостиницы парк Сююань услаждал уже меньше. Раньше «кто попало» сюда не входил, гуляли избранные, и те, кто был допущен, могли неспешно фланировать среди изысканной тишины, вольготно наслаждаться, и еще изысканней, утонченней становились души этих особо чувствительных высокономенклатурных руководителей. А как только ворота распахнулись, сюда хлынули толпы, ворвался смех, ликованье, шумный гомон, была нарушена чинность и, как жаловалась Юй Вэйлинь, вывернуты камни узорчатого рисунка дорожек, растоптаны газоны, замусорен пруд, поломаны оконные рамы, раздается ругань, возникают драки, бывает, и гадят… Все так. Но Ли Чжэньчжун считал, что эти проблемы постепенно будут разрешены, надо только воспитать в людях чувство хозяина, а возврат к прошлому, закрытие парка принесут плоды еще худшие.
Дождь изменил тональность пейзажей. В нависающей с северо-запада пелене облаков прорисовывались, как на картине тушью, дальние горы, словно фон, специально «продуманный» для деревьев и парковых строений, слитый в единое целое с облаками, дождем, серой дымкой в воздухе, — неразделимые, они дополняли друг друга. Горы как бы утратили незыблемость и массивность, размягчились, округлились, заколыхались, как мираж. Раззадоренной весенним дождем поверхности пруда стало трудно сохранять невозмутимость, и она вся пошла пятнами да точками, кругами да линиями, полосами да бороздками, колыханиями да покачиваниями. И все: выгнутый каменный мосток, взмывающий вверх конек беседки, причудливых форм валуны, рассекающие поверхность озера Тайху, и эти буйные побеги на старых бамбуках, резные окна и галереи, — все было омыто, выбелено струями, все обретало в весеннем дожде живительную силу. И так трогательны были скатывающиеся жемчужинки воды — видимо, пришел час, когда в падающих каплях начинают выражаться весенние чувства самих валунов и бамбуков. Оказывается, струи дождя, колеблемые легким ветерком, — особый весенний язык земных существ.