Современная китайская проза
Шрифт:
Нет. Сюмэй даже перед кончиной так не брюзжала. Отнюдь не во всех проблемах разбиралась Сюмэй, не всегда видела перспективу. Но она была исполнена любви — к жизни, работе, молодежи, ко всем товарищам вокруг. В ней не умирала какая-то наивная вера. «Все будет хорошо», — любила она повторять. И верила, что все будет хорошо, как люди верят, что зима непременно сменится весной, а когда отцветут цветы, загустеет листва в кронах. Даже серьезно заболев, она не говорила о своих страданиях и оставалась спокойной до самого конца.
Лишь теперь Ли Чжэньчжун постепенно начинал осознавать, за что всего больше любил Сюмэй. Оказывается, любовь не имеет объяснений, да и не требует их, ибо это не алгебраическое уравнение. Сейчас Сюмэй, этот тихий,
…Тот незабываемый конец недели в декабре 1956 года! Они в квартире вдвоем — и без единого телефонного звонка, без визитов, без документов, требующих резолюций, без материалов, ожидающих указаний, без сводок, бюллетеней, отчетов. Вечер принадлежал только им двоим. Они в расцвете лет, полны сил, ему сорок два, ей и сорока не было — воистину золотое время и золотой возраст! Тем не менее весь вечер они проговорили о Египте, Ближнем Востоке, Суэце. Неужто, с долей недоумения подумал он, египетские проблемы и в самом деле были настолько важными, неотделимыми от любви и семьи?..
После ужина Ли Чжэньчжун неторопливо вышел из гостиницы. Миновал поля, вдыхая воздух, настоянный на запахе пшеницы, с легкой отдушиной удобрений и свежего дыхания гор и озер, пересек асфальтированное шоссе, прошел вдоль парка Хуаган и вышел на дамбу Су Ши. По берегам Сиху росли ивы — какие-то не такие, как всюду, в последних лучах заходящего солнца они казались необычно тонкими, кроткими, притихшими. Их слабость и чувственное помахивание ветвями, пышность и таинственность, свежесть и простота — все это напомнило Ли Чжэньчжуну само человечество с его неиссякаемостью и слабостью, никогда не завершающимся развитием и неисчерпаемым энтузиазмом, напомнило поток ощущений собственной жизни — слабых, но близких, которых трудно избежать даже мужественному борцу. Неиссякаемость человечества приветствуют тонкими ветвями плакучие ивы, без слов открывая душу, переливаются светлые воды, поутру голубовато-зеленые, а потом ярко-желтые, оранжевые, коричневые, фиолетовые, многозначительно улыбаются из мрака ночи, лишь взору влюбленного являя свою покорную изменчивость.
Это нелегко — нести бремя красоты. Нежной, умиротворенно-величавой, меланхоличной, неповторимой красоты Сиху, от которой у Ли Чжэньчжуна поначалу перехватывало дыхание. Ему, старому коммунисту, всю жизнь отдавшему пламенной революции, служаке, проведшему жизнь в борьбе, сотрясшей небо и землю, в ратных подвигах, кидавшемуся в бой с лозунгами на устах, под градом пуль, познавшему на жизненном пути победы и поражения, славу и страдания, эти красоты были в общем-то чужды. «Я не праздный гуляка, и беззаботности в таком количестве у меня никогда не было!» — бурчал он, приехав в Ханчжоу.
Прошло, вероятно, немало времени, пока возник в нем интерес к окрестностям озера. Так встречают давно потерянного родственника, с которым никогда не жили вместе, даже сталкиваясь на улицах, не узнавали друг друга, но вдруг ощутили кровное родство, и после первой неловкости заговорили их неотторжимые друг от друга гены априорных ощущений. Так, преодолевая собственную строптивость, порой принимают рекомендации простодушных сватов, сначала полагая, будто между молодыми вовсе ничего общего нет, но затем приглядываются, и в итоге все завершается любовью. То же самое произошло между Ли Чжэньчжуном и озером Сиху — вошло что-то «априорное». Он проникся этой красотой. Многое повидал он в жизни: необозримость невозмутимых сосен, красное светило над морем, соленое озеро в горах, извивающийся дракон Великой стены… и все спешил вобрать в себя. А к этой утонченной красоте его немощное тело прикоснулось
Поначалу ему хотелось восстать против Купидона, воцарявшегося вечерами в окрестностях Сиху. Чуть спустится закатная дымка, по берегам озера, по тропкам и дорогам, огибающим его с севера, запада и юга, на парящих мосточках и пустынных холмах, на дамбе Бо Цзюйи, а особенно на отдаленной дамбе Су Ши, погруженной в тишину, — всюду высыпали парочки, образуя чуть ли не шествие. Сколько людей, столько и любви, так что Китай, несомненно, самая любвеобильная страна в мире. Во время прогулок его, бывало, почти подталкивали к идущим впереди парочкам, и эта уж слишком сладостная картинка заставляла ускорить шаг. Он спешил оторваться от них и отыскивал плоский камень над самым озером. Смотрел на вечерние краски, сверканье звезд, водную гладь, силуэты гор, притихший город. И ему становилось ясно, что тут всюду улыбка Купидона, что, куда бы он ни забрался, где-нибудь рядом, под деревом ли, у воды, на складных стульчиках, прислоненных к стволу, просто на траве, около беседки или облокотившись на поручни моста, окажутся влюбленные. Для него, разумеется, весна юности, любовь — развеявшийся дымок, но он не мог расстаться с глубокой нежностью к молодому поколению, ощущением счастья, даже какой-то гордости, некоего отцовского благословения. Да, он стареет, но жизнь — жизнь все еще молода! Все еще молодо озеро Сиху! Неуничтожима весна, цветущая среди гор и озер нашей страны! Что сильнее может согреть душу человека?
Только потому, думал он, и достоин любви этот мир, неостановимый в своем движении, непрестанно обновляющийся. Только потому развивается человечество, только потому существует жизнь, которую мы так любим, что есть и рождение, и старость, болезни, смерть, есть и родильные дома, и крематории, и детские сады, и приюты для престарелых, и обряды бракосочетания, и траурные церемонии, и молочные рожки для грудничков, и «утки» для стариков, и прорезающиеся молочные зубки, и выпадающие кариозные зубы, и свежие цветы, и опадающие листы, есть весна, лето, осень, зима — и вновь весна, вновь лето, вновь осень, вновь зима…
Порой он завидовал молодежи, ее жизненной силе, смеху. Она бывает саркастичной, смотрит на людей, не замечая их, ибо чувствует: мир нуждается в том, чтобы молодежь привела его в порядок. Вот потому-то жизнь и полна надежд, что входят в этот мир все новые и новые люди, чистые и наивные, всему удивляющиеся, всем недовольные, все жаждущие испытать. Как много дано молодежи! Вечерами на дамбе Су Ши он особенно остро ощущал это.
Но осознают ли эти молодые люди, упоенные сладкими поцелуями, сколь тяжела ноша завтрашнего дня? Сколькими лишениями полны жизнь и борьба, как драгоценен опыт поколения Ли Чжэньчжуна, добытый ценой крови, жизни, пота и слез? Не пустят ли они по ветру все завещанные им революционные завоевания? Пожалуй, стоит обсудить с ними все это. Помнится, в конце тридцатых он агитировал и поднимал ровесников… Жизнь-то, в конце концов, еще не угасла в нем, он, конечно, старая, но знающая дорогу кляча, и его ответственность — да, ответственность — велика, как гора, нескончаема, как река!
До чего ж все это занятно! Отдыхая в дивных краях, степенно любуясь полудиском луны, поднимающейся над ханчжоуской пагодой, вслушиваясь в кваканье лягушат, восхищаясь яхтсменами, рассекающими гладь озера, следя за хохочущим велосипедистом, стремительно съезжающим с пустынного моста, взметнувшегося над озером, обдумывать серьезные государственные проблемы…
IX