Современная китайская проза
Шрифт:
«Насовсем?» — Циньцинь стало страшно. Через два месяца? Так скоро? И насовсем? Свершится непременное для каждого человека «историческое событие»: свадьба. Да-да, весь смысл свадьбы в том, чтобы раз и навсегда, а если не навсегда, зачем тогда свадьба? Она уже расписалась на официальном бланке — иначе не зарегистрируют в очереди на предметы домашнего обихода. На таком условии он согласился, чтобы она продолжала посещать занятия: подпись в «обмен» на университет.
Циньцинь невольно ускорила шаг. Ее подгоняли невеселые мысли, что-то смутное, на что она не находила ответа. Что с ней творится? Стоит вспомнить о свадьбе — и небо становится тяжелым, серо-свинцовым, снег — тусклым, а музыка в транзисторе — щемяще-печальной. Но ведь не могила же ее ждет, а новая, веселенькая квартирка. «Неужели
Погруженная в свои мысли, она едва не упала. Снег мягкий, пушистый, но под ним лед. Зимой город превращается в гигантский каток. В детстве Циньцинь любила ходить на каток, любила с разбега проехаться по льду, но последние два года редко удавалось покататься: то на работу, то на курсы японского языка в университет, то ухажер — как положено, «треп про любовь», а по правде говоря, просто время вместе убивали.
Трамвай подкатил мягко, рельсы отчетливо темнели на снегу. Циньцинь влетела в вагон, стряхнула с себя снег, ей стало жаль снежинок. Они падали на землю такие чистые, такие белые, что весь город от них стал похож на хрустальный дворец. Всю ночь завывал ветер, на снегу появились следы от ног, снежинки почернели, смерзлись в бесформенные комья, стали неразличимы, и теперь надо было ждать свежего снега, чтобы город снова засверкал зимней красой.
Трамвай звякнул, остановился у кинотеатра. Люди посыпались из вагона, словно горох. Циньцинь стала разглядывать выкрашенный голубой краской деревянный павильон. И палисадник, обнесенный изгородью, летом был очень красив, а сейчас толстый снежный полог все укрыл: и осыпавшиеся ноготки, и ромашки, и маттиолу, и широкую крашеную железную крышу, и высокое крыльцо, и каменные скамьи под вишнями. Снег был чистый, всю зиму сюда никто не забредал, и пустой дворик казался таинственным, как в сказках, которые Циньцинь читала в детстве. Лет десять тому назад Циньцинь непременно принялась бы сочинять трогательную сказку о старом камине, в котором трещат дрова, о санях, запряженных одиннадцатью лошадьми, в которых ездит сама Снежная королева. Вот подлетают к дверям сани, и сходит с них красавица королева, а в корзинке у нее свежие цветы — в декабре…
— Что там так воняет в корзине? — раздается хриплый голос. От того, кто спрашивает, сильно тянет чесночным духом.
— А тебе что за дело? Сам весь провонял!
Начинается перебранка, кто-то наступает Циньцинь на ногу тяжелым сапогом, и она вздрагивает от боли.
— Жрешь гнилую рыбу и тухлые креветки!
— А тебе завидно? Во сне видишь гнилую рыбу и тухлые креветки!
Вот тебе и старинный камин, и королевские сани, и корзина с цветами, и рождественская елка. Куда все подевалось? Трамвай набит пассажирами, как консервная банка сардинами, спертый воздух, ругань и давка. На остановке половина пассажиров вываливается: магазин Чурина. Воскресенье — нужны сани с серебряными колокольцами, которые подкатили бы прямо к подъезду универсального магазина… Оттуда выходят нарядно одетые парочки с узлами и пакетами — покупки к собственной свадьбе или свадебные подарки друзьям. Полумертвые от усталости, стиснутые в длинной очереди, они орут: «Мне! Сюда давай!» Конечно, им нужно все самое новое и самое модное. Не задумываясь, они бросают двухмесячную зарплату — да и чему удивляться? Это вполне естественно. Сколько лет люди сидели взаперти, словно в клетке! Старый камин давно развалился; центральное отопление может обогреть самый высокий дом, горячая вода идет по трубам на любой этаж, и по случаю свадьбы нет нужды в декабре идти в лес за свежими цветами. Вот из магазина вышла молодая женщина с нейлоновыми цветами — наверняка будут «цвести» в доме, пока ее дети не вырастут и не начнут сами «трепаться про любовь».
Вагон опустел. Сквозь окно без стекла Циньцинь видит широкую, большую улицу, по обеим сторонам которой ярко горят красным светом крупные иероглифы «радость». Люди потоком входят и выходят: хлопочут — и радуются, радуются — и опять хлопочут. Рядом с подъездом, над которым самый большой иероглиф, останавливается грузовик, и парни и девушки принимаются загружать его узорчатыми тюками. «Это люди с торгово-финансового фронта», — думает Циньцинь. В кабине грузовика сидит нарядно одетая девушка, на ней жемчужное ожерелье, серьги и кольца. Вид у нее равнодушный, словно ей безразлично, куда ее повезут и какая судьба ее ждет.
Циньцинь хмыкнула про себя. Свадьба, не иначе как свадьба! Сегодня, наверное, благоприятный день. Может, и лунный, и солнечный календари сулят счастье в браке именно сегодня? Люди мечтают о счастье, а те, кто развелся, говорят, что день свадьбы у них случайно пришелся на нечетное число по лунному календарю. Пройдет два месяца, и на собственной свадьбе Циньцинь послушно сядет на кровать и, по обычаю этого города, позволит ему надеть ей туфельки и завязать шнурки, после чего они сядут в такси. В прежние времена туфельки были расшитыми, с цветами, а теперь — обыкновенные, кожаные; раньше невеста садилась в узорчатый, крытый шелком паланкин, а теперь — в такси; материальное благосостояние с каждым днем улучшается, ну а душа человека, меняется ли она?
Как только такси двинется с места, невесте положено громко заплакать, иначе назовут неблагодарной. И тогда от свекрови доброго отношения не жди. Сороковые ли годы или восьмидесятые — не важно, обычай есть обычай. Циньцинь не раз бывала на свадьбах своих подруг по заводу — все громко плакали, жалобно голосили, только вряд ли они искренне горевали. И потом, зачем плакать, если они собираются жить счастливо? Правда, свадьба — это конец свободной жизни, к тому же брак налагает на человека серьезную ответственность. Вся радость — в узорчатом паланкине, в котором тебя принесут в дом мужа, и радость эта исчезнет вместе с паланкином. Глядя на плачущих подруг, Циньцинь искренне страдала, уж наверняка сильнее, чем сама невеста. Она представила себе день собственной свадьбы, когда сама она должна будет плакать, и боялась, что добром это не кончится…
Допустим, она будет плакать всю дорогу, но, как только начнется свадебная церемония, надо будет быстро вытереть слезы, изобразить на лице небывалое счастье и со смущенным видом подносить гостям зажигалку… Циньцинь бывала на свадьбах много раз, и все они были похожи одна на другую. Разница заключалась лишь в том, что одних молодых она знала лучше, а других хуже, а прочее — одежда, поздравления, убранство в доме — все было одинаково. Если прийти туда через год, уже будет ребенок, в коридоре будут висеть пеленки, а молодая мать в шелковом ватном халате с залоснившимися рукавами примется радостно щебетать про своего драгоценного малыша: какой у него нынче цвет стула, что он пролепетал. В таких случаях надо сказать что-то приятное и бежать без оглядки. И так «навеки»? Стоило Циньцинь закрыть глаза — и перед ней с поразительной ясностью вставала картина семейного счастья, до которого оставалось два месяца. Да, он будет образцовым мужем, на зависть подружкам. Он сможет обеспечить ее. Закажет ей сапоги из телячьей кожи, из одного чуринского магазина побежит в другой, побывает даже в центральных магазинах… Нет, хватит! Раз он такой, она нарочно в день свадьбы наденет туфельки без шнурков. Она сама спрыгнет с кровати и быстро сунет ноги в туфли; интересно, что он тогда будет делать?
— Постойте, я сойду, — громко крикнула она. Кондуктор что-то недовольно пробурчал, двери открылись, и она выпрыгнула из вагона. На остановке было очень скользко, она едва не упала, но ее поддержали крепкие руки.
— Это ты… — Она обернулась. Он стоял перед ней — меховая шапка и плечи были засыпаны снегом — и ласково глядел на нее большими круглыми глазами. Она знала, что он будет ее ждать на этой остановке, но чуть было не проехала мимо.
— Почему так поздно? — спросил он, все еще поддерживая ее.
— Снег… трамвай, — стала она оправдываться.
— Мать тебя ждет, пельменей накрутила, в начинку положила сельдерея.
— Сельдерея? Откуда в такое время сельдерей?
— Тепличный, его не так просто купить, да и стоит немало, восемь мао[59] за цзинь.
— Ну и ну!
— Ко мне приятели пришли, на тебя поглядеть…
— Поглядеть?..
— Люди полезные. Кстати, сегодня купил торшер. Теперь все в ажуре.
Это означало, что надо лишь дождаться счастливого дня, накрыть стол, заказать такси…