Современная новелла Китая
Шрифт:
— Учитель Чжу, — сказал он, — немало совершил. Его эпохальные куповедческие идеи двинули наш город далеко вперед по пути прогресса. Никто не сможет вычеркнуть глубокоуважаемого Чжу из истории. И японским он к тому же владеет. Почтенный Чжу взрастил меня, был ко мне добр. Я всегда буду помнить, что учиться в Канаду поехал именно по его рекомендации. Глубокоуважаемый Чжу — мой учитель, и совесть не позволит мне забыть об этом. Тут просто мелкое недоразумение, объяснимся, и дело с концом.
У Ли Лили от ярости дрожали губы, и, тыча пальцем в Чжао Сяоцяна, он закричал:
— Книжник! Книжный червь! Чем больше читаешь, тем больше тупеешь! Где-то
Чжао Сяоцян лишь ухмыльнулся. С такими гостями, как Ли Лили, он всегда был приветлив, смеялся, беседовал, порой не без пользы для себя. Но он, в конце концов, другого сорта человек, он не может, да и не хочет считаться «духовным вождем» этого скопища. Нет и никогда не было у него нужды в таких, как этот Ли Лили. Тоже мне «штаб»! «Крылья»! Он сам, без всяких крылышек взлетит, ни носильщики, ни советчики ему не нужны, и своих идей достаточно. Они суетились, таскали ему информацию, а он только слушал. У него свои проблемы, свои концепции, он мыслит по-своему.
На следующий день Чжао Сяоцян сел на телефон, но утром дозвониться до Чжу Шэньду не сумел. Днем повезло, но тот обедал и, узнав, кто на проводе, подходить не стал. Через двадцать две минуты последовал ответ, что почтенный Чжу отдыхает. Во второй половине дня Чжао возобновил попытки, однако телефон был прочно занят. Тогда в пять часов рванул к Чжу Шэньду сам. Тот сидел насупленный. Оба чувствовали себя неловко, не зная, что сказать. Поговорили о погоде. И вдруг кто-то упомянул Канаду.
— Бывал я там, не понравилось, гордыня их заела, — высказался Чжу Шэньду.
— Да, да, конечно, — безропотно согласился Чжао Сяоцян. — Я тут, — наконец начал он, запинаясь, — для вечерней газеты написал статью, где как-то вскользь затронул проблему купания, но, поверьте, я ничего и никого конкретно не имел в виду…
Не успел он закончить фразу, как Чжу Шэньду, завопив, подскочил на диване — и довольно высоко: стар, да удал.
— Не надо об этом, ясно? Я не просил вас читать мне лекции по куповедению! Вы же отказываете мне в культуре, в знаниях! Я, по-вашему, туп! И единственная моя забота — благополучно достичь последнего рубежа — крематория! Не так ли?
Чжао Сяоцян остолбенел. С какой быстротой, слово в слово донесли до ушей Чжу Шэньду все, что лишь двадцать четыре часа назад произнес в его доме Ли Лили! Неужели многоуважаемый Чжу установил там подслушивающие устройства? Ах, если бы установил! Тогда Чжу Шэньду знал бы, что всю эту чепуху городил не Чжао Сяоцян, что он и слушать ее не желает, напротив, строго пресек. Конечно, полностью вину с себя не снимешь, произнесено-то было в его доме, он сам предоставил Ли Лили время и место для этих безответственных и, прямо скажем, оскорбительных высказываний, да еще при сем и присутствовал. Все логично. Ведь не у Чжу Шэньду, не на людном перекрестке порол эту чушь Ли Лили, а в его, Чжао, доме, так можно ли считать себя непричастным к этому? Или заявить Чжу Шэньду — я, дескать, «сам по себе»? Отмежеваться от Ли Лили, чтобы вместе с Чжу Шэньду начать на два голоса поносить негодяя?
И Чжао Сяоцян проглотил готовые вырваться слова.
А Чжу Шэньду поначалу не поверил тому, что ему передали. И вспомнил все эти оскорбления лишь потому, что вспылил. Вспылил непритворно, хотя все еще не мог категорически утверждать, что слова эти придумали не сами доносители. Но как-то не так вел себя Чжао Сяоцян, и почтенный Чжу начал склоняться к мысли, что говорил это, пожалуй, Чжао
Чжао Сяоцян возвращался домой в тоскливом расположении духа. В ушах звучал сердитый голос Чжу Шэньду, перед глазами маячил он сам, раскаленный гневом, с почему-то вдруг заострившимся носом и до того плотно сжатыми губами, что верхняя стала прямой, как лезвие ножа, все это необычайно раздражало и даже пугало Чжао Сяоцяна. Он уже сожалел, что столь опрометчиво ринулся к почтенному Чжу, вот сам же и нарвался! Так и шел он по улице в некоторой прострации, пока на перекрестке его чуть не сбила «Корона». Взвизгнули тормоза трех машин, бежавших с разных сторон по разным направлениям. Водители и постовой дружно облаяли его. А постовой еще и нотацию прочел. Чжао Сяоцян пропустил ее мимо ушей, согласно кивая в такт монотонному брюзжанию. Наконец постовой отпустил его, наставительно заключив:
— Ладно, на первый раз отпускаю, но больше мне не попадайтесь.
Прощен, понял Чжао Сяоцян и засмеялся.
Пару минут постоял на углу под фонарем, разглядывая огромную афишу фильма «Наш Столетний Бычок»: плотный крестьянин присел бочком на лежанку, в руках миска и палочки для еды, жена сердитая, верно, одурачил ее, а сам лопает. Да, есть над чем посмеяться в жизни и есть от чего впасть в уныние. Но все же немного полегчало.
Дома он поужинал, вместе с женой посмотрел по телевизору хронику — руководители страны принимали иностранных гостей. И гости, и хозяева были весьма учтивы, откровенны, и все эти ковры, диваны, чайные сервизы, люстры, картины на стенах создавали атмосферу спокойствия и устойчивости, в общем-то благотворно подействовавшую на Чжао Сяоцяна. В следующей передаче «По нашей планете» показали африканскую страну. Города с высоченными зданиями и потоками машин, бескрайние пустыни, первобытные танцы. Завершал программу вечерний концерт — в слепящем сиянии ламп, переливах красок, точно клоуны, выламывались «звезды».
Когда на следующее утро коллеги Чжао Сяоцяна затеяли с ним дебаты о «куповедении», с его лица не сходила улыбка — он вел себя, как на дипломатическом приеме.
— В сущности, — говорил он, — обсудить эти проблемы совсем неплохо, на почве «куповедения» могут расцвести все цветы. Каждый, у кого в голове есть идеи, открыто излагает их! Что ж тут страшного?
И продолжал:
— Я, конечно, со всем почтением отношусь к учителю Чжу и полностью принимаю его куповедческую теорию. Но это отнюдь не означает, что каждая его фраза — истина в конечной инстанции и что я не имею права рассказать о Канаде все как есть, в чем-то его дополнить, сказать что-то свое, пусть даже и спорное!
Высказал он все это просто, искренне, очень и очень деликатно, и все же ему показалось, что слушают его с недоумением и даже каким-то беспокойством.
Повздорив с Чжао Сяоцяном, Чжу Шэньду вскоре уже раскаивался в своем недостойном поведении. Да уж такая была у него натура: в своих ошибках всегда обвинял других. Он считал, что никаких ошибок он бы и не совершал, если б его не провоцировали, не мешали, не прибегали к разным уловкам, ничего специально не подстраивали. Он не снизойдет до споров с этими желторотыми чжаосяоцянами. Не годится ронять свое достоинство! Вот так спустя несколько дней он и стал в нужные моменты принимать величественные позы и изрекать: