Современная румынская пьеса
Шрифт:
С т о я н (очень серьезно). Олариу, ты понимаешь, что тогда все должно закончиться процессом, осуждением на казнь… Ты убежден, твоя совесть коммуниста чиста, когда утверждаешь, что эти люди, и Петреску в первую очередь, сознательно вели стройку к катастрофе?..
О л а р и у. Если интересы политики итого требуют, можно интерпретировать и так.
С т о я н (посерел). Да-а-а. Хорошо. Я пошел. (В дверях оборачивается, кладет руку на плечо Олариу.) Василе, боюсь, ты не можешь больше здесь работать.
На
С т о я н. Товарищи… дорогие мои товарищи! Десятки раз я был здесь, у вас… вместе мы переживали волнующий момент закладки первого кирпича…
Г о л о с. Ура-а! Ура-а!
Раздается многоголосое «ура!».
С т о я н (с большим трудом). Вместе… здесь… мы радовались, что стройка растет, набирает темпы, а теперь, поскольку мы с вами — коммунисты и обязаны смотреть правде в глаза…
Г о л о с (бас). Да здравствует победа социализма в Народной Республике Румынии!
Х о р г о л о с о в. Ура-а! Ура-а!
С т о я н (преодолев сомнения, неожиданно, с нечеловеческой энергией). Вместе с вами, со всем народом мы победим любые трудности! (Разорвал ворот рубахи.) Мы должны построить социализм — в этом смысл нашей жизни!
Крики «ура!».
Перед входом в барак. Й о н, в крестьянской одежде, рассматривает на свет полосатую робу, аккуратно складывает и прячет в котомку. Входит Д у м а.
Й о н. День добрый. Ну вот, пора и по домам… А жаль! Сейчас-то как раз и глянуть, что получится из этих раскопок. А то как копать — копай, а потом… Но я не жалуюсь… Бить меня не били… Господин сенатор, господин министр — они, может, и схлопотали по тумаку в порядке классовой борьбы, потому как норму не выполняли… (Смеется.) Так-то вот, господа! Меня — никто не трогал. Да стоило кому руку на меня поднять — с поднятой рукой и помер бы. Зря, что ли, прожил я пятьдесят три года, чтобы какой-то проходимец руку на меня подымал. Доброго вам здоровья и до встречи, товарищ Дума.
Д у м а. Дяденька… а откуда вы меня знаете?
Й о н. А тебе-то что за дело. Знаю — и все. Ты нашел для меня доброе слово, когда мне трудно было. А мы такого не забываем. Зло — забудем. А добро — никогда. (Уходит.)
Дума входит в соседний барак. П е т р е с к у склонился над освещенной чертежной доской.
П е т р е с к у. Я ждал тебя. Хотя и побаивался нашей встречи, побаивался, после того как меня частично восстановили в правах. Прекрасная формулировка, не правда ли…
Д у м а. Я давно хотел…
П е т р е с к у. С другими было проще. «Произошла ошибка. Бывает. Доказательство: свободен, работаю…». А с тобой — трудно.
Д у м а. Петре, как ты мог признаться в преступлениях, которых не совершал?
П е т р е с к у. Что тебе сказать?
Д у м а (просто). Правду… В тысяча девятьсот тридцать седьмом, в сигуранце, — сколько тебе было? Двадцать четыре? Ты рта не раскрыл. Я знаю, проверял…
П е т р е с к у. Там были враги. Я считал, что говорить с ними о погоде — уже предать. Здесь все были мои… мои товарищи… И еще кое-что. Ночи напролет в камере я пытался понять, почему же я испытываю чувство вины? Почему я не до конца уверен в своей правоте?..
Д у м а. Ну и понял?
П е т р е с к у. Да. Думаю, что да. Я понял, что и Стоян по-своему прав. Вопрос стоял и так, как он считал: или будем строить, или нам крышка. Но, по его, выходило, что его правда и моя взаимно исключают друг друга. Поэтому он не мог поступить иначе. А правда, истина — это синтез, его можно расчленить и составить заново. Олариу… именно Олариу заставил меня это понять…
Д у м а (кричит). Каким образом?
П е т р е с к у. Неважно. Зачем ворошить прошлое? Зачем ковырять раны?
Д у м а (настойчиво). Чтобы все это не повторилось в этой стране, с этой партией… А теперь-то какого черта ты здесь торчишь?
П е т р е с к у (улыбается). Работаю. Делаю новый проект стройки, которая нам необходима как вода, как воздух. А все остальное — не имеет значения. Никакого! Поверь мне, Михай.
В другом месте. С т о я н и Д у м а.
С т о я н. Я не мог. Делайте со мной что хотите, выгоняйте, я не мог.
Д у м а. Почему ты меня не пустил?
С т о я н (тепло). Я не хотел, чтобы эта неудача легла пятном на твою совесть…
Д у м а (глядит на него с недоумением). Не пойму я. Моя совесть, твоя совесть… Наша совесть — с ней связаны и наши победы и наши поражения… и прежде всего наша ответственность. Когда тысячи людей ждут тебя под проливным дождем — нельзя произнести зажигательную, но пустую речь, сесть в машину и… сбежать. Мы не пророки, не спасители, которые в любое время могут вознестись на небеса… Мы люди, Павел. И рабочие это должны знать… Народ наш испил горькую чашу терпения. Одного он не потерпит — лжи, и это здорово! Не знаю, много ли уроков я извлек из жизни, но этот извлек.
С т о я н. Ладно, хватит теоретизировать… Главная проблема — что делать со строительными рабочими.
Д у м а. Пока работы не возобновятся…
С т о я н. Ты что, спятил? Какие работы? Когда возобновятся? Это еще кто тебе вбил в голову?
Д у м а (спокойно). Петре Петреску.
Большая комната в сельском Доме культуры. На койках спят партийные а к т и в и с т ы. На столах открытые банки консервов, пустые бутылки. На стенах развешана одежда, плащи. Под кроватями чемоданы, ранцы, тазы. Входит С т о я н, задыхаясь от злости.