Современная румынская пьеса
Шрифт:
П е т р е с к у. Это научные и технические книги и журналы.
А н д р е й. Вы хотите сказать, что они носят безобидный характер? Кому служит наука и техника в капиталистических странах?
Петреску молчит.
Цитирую вашу статью, опубликованную в тысяча девятьсот сорок девятом году: «Империалистические круги все более интенсивно используют науку и технику в своих агрессивных целях». Повторяю вопрос: кому служит наука и техника в капиталистических странах?
Петреску молчит.
Ясно…
П е т р е с к у. Нет.
А н д р е й. В таком случае, с какой целью они посылают вам свои мерзкие издания?
Петреску молчит.
Тогда я отвечу: их цель — деморализовать вас, заставить потерять веру в творческие силы нашего народа… (Грустно.) И, как видите, они своей цели достигли.
П е т р е с к у (вскакивает, нежно). Андрей, мальчик мой…
А н д р е й (холодно). Господин лейтенант!
П е т р е с к у (тоже становится сдержанным, холодным). Господин лейтенант, вы попались в ловушку формальной логики, сухих силлогизмов. Нет никакой связи между тем фактом, что агрессивные круги используют науку в агрессивных целях, и объективным характером…
А н д р е й (с иронией). До чего же вам нравится это словечко — «объективный», конфетка, да и только…
П е т р е с к у. …и объективным характером любого технического открытия независимо от того, в какой стране оно совершено…
А н д р е й. Никакой связи, кроме одной: вы любыми способами саботируете начало строительства. (Звонит.)
Появляются д в е б е с с л о в е с н ы е ф и г у р ы.
Поразмышляйте над этой связью.
В этот момент входит О л а р и у, он в форме полковника.
О л а р и у (Андрею, не замечая Петреску, словно он предмет неодушевленный). Признался?
Петреску вскакивает. И мгновенно двое становятся по бокам.
П е т р е с к у. Я протестую во имя социалистической законности против провокационных обвинений. И с этой минуты отказываюсь отвечать на вопросы.
Свет — действие снова переносится в наши дни.
П е т р е с к у (один в своем кресле). Я мог бы рассказать вам об ужасном чувстве унижения и удивления… Да! Удивление, пожалуй, было чувством более сильным и болезненным, нежели унижение… словно тебя избили твои друзья… К чему этот разговор?.. Я все забыл… Это я действительно забыл… Я молчал. Но не так, как в застенках сигуранцы, Тибериу Ману. Там меня в моем молчании поддерживала вера и любовь моих товарищей. Здесь я был один. Один, Павел Стоян.
О л а р и у (в тени). Ты был не один.
В луч прожектора, освещающий П е т р е с к у, который по-прежнему
О л а р и у. Петре…
Петреску смотрит в пустоту.
Взгляни на меня.
П е т р е с к у. Выйди вон.
О л а р и у. Зачем? Что ты этим добьешься? Хочешь, я велю принести тебе еды? Хочешь пить? Я тебе принес трубку… (Протягивает ему трубку и пачку табаку.)
П е т р е с к у (колеблется, потом жадно затягивается). Василе, как случилось, что мы, старые товарищи и друзья, оказались в такой ситуации?
О л а р и у. Только ты можешь ответить на этот вопрос. Я хочу помочь тебе, хочу, чтобы ты вел себя как коммунист, а не как обиженный мямля интеллигент… Пора с этим кончать. (Как о чем-то незначительном.) Меня не было в городе — пришлось ликвидировать банду Баничу в горах. Этого идиота служаку, который дал приказ арестовать тебя… я выгнал из органов… Тупой чиновник. (Криво усмехается.) Надо понимать: на тебя подобные приемы не действуют — результат оказывается прямо противоположным. Уж я-то тебя знаю — изучил твое дело в архивах сигуранцы…
П е т р е с к у. Ты находишь это сравнение удачным? А какие приемы ты собираешься применить?
О л а р и у. Никаких. Петре, что для тебя значит партия?
П е т р е с к у (просто). Ты знаешь: все.
О л а р и у. Боюсь, что нет. Это не упрек. Я пытаюсь найти объяснение. Единственно возможное… Ты состоишь в партии и одновременно…
П е т р е с к у. Уже не состою.
О л а р и у. …и одновременно оцениваешь ее действия со стороны. Трезво. Повторяю: это не упрек. Констатация. Ты вполне мог бы занять определенное положение и при капитализме. Где бы ты ни оказался. Во Франции. В Америке.
П е т р е с к у. А почему ты считаешь, что я хочу занять какое-то положение? Почему не можешь понять, что у меня одно желание — сделать что-нибудь нужное, необходимое для моего народа.
О л а р и у. Видишь, опять то же самое. Я и народ. Я и партия. Я и революция. Когда мне было пять лет, я рылся в мусорных ящиках. Отец умер, мать… Мастер, у которого я работал, приставал ко мне со всякими гнусностями… Я ему врезал так, что у него из ушей кровь пошла. Меня упрятали в тюрьму. А я об одном только мечтал — выйти и всадить в него нож. Ему повезло: нож лишь скользнул по серебряной табакерке, которую он носил в кармане. Снова тюрьма. Кем я мог стать? Вором или убийцей… (Глаза его сияют.) А партия сделала из меня человека… С тех пор я готов свернуть голову любому, кто посмеет посягнуть на мою партию. Вот в чем разница между мной и тобой.
П е т р е с к у (очень грустно). Сила коммунистической партии в том, что она опирается на разум, на понимание сложного механизма окружающего мира…
О л а р и у. Это ты так считаешь. Как-то ты назвал меня фанатиком. Да, я фанатик и горжусь этим. Мой долг — очистить от мусора человечество и историю. Мне бы твой дешевенький гуманизм и… рационализм, и я, наверное, спятил бы… Нет, Петре, все гораздо проще. Зло надо выжечь из нашего общества каленым железом.
П е т р е с к у. И меня ты считаешь мусором, который необходимо сжечь?