Современная семья
Шрифт:
— С удовольствием выпил бы чашечку чая, — соглашается папа, снимая кроссовки.
Я иду на кухню, оставляя его самостоятельно осматривать квартиру, и слышу, как папа открывает двери в ванную, в спальню, на балкон, простукивает стены, трубы или что-то там еще. Невольно улыбаюсь: мне становится приятно; он по-прежнему все проверяет, заботясь обо мне. Симен, вероятно, увидел бы в таком осмотре пренебрежение к нему и к нам, поэтому я рада, что его нет дома. С папой как будто меняется атмосфера и квартира становится меньше и теплее.
— Эллен, у тебя прекрасная квартира, — говорит папа, входя на кухню.
— Да, нам здесь очень нравится.
Я наливаю кипящую воду в чайник, ставлю его на
— Планировка почти как у меня, хотя моя будет поменьше, — замечает папа, прикидывая на глаз метраж кухни.
Папа выше ростом, чем большинство людей, и шире в плечах, а в моем воображении он всегда был еще выше и крепче. Он казался мне таким сильным, надежным, неизменным. Сейчас, когда я пытаюсь представить себе, как папа сидит в своей маленькой квартире, он и сам вдруг становится маленьким, слабым и печальным.
— Как проходит твоя самостоятельная жизнь? — спрашиваю я, как будто он студент, недавно съехавший от родителей.
— Нормально, просто все еще непривычно. И, признаюсь, немножко пусто, — отвечает папа.
Надо было его навестить.
— Ты ведь всегда можешь отказаться от развода, — говорю я с улыбкой, хотя предлагаю это всерьез — и еще мне хочется проверить, знает ли папа о Мортене.
— Это зависит не только от меня, — произносит он.
— Хорошо, будь твоя воля, ты переехал бы обратно?
— Нет, все не так просто. Я по-прежнему считаю, что стало лучше, — отвечает папа, и я не могу понять, действительно ли он так думает, или в нем говорит гордость, стыд, возможно, что-то еще.
Я разливаю чай, тот же самый сорт, который всегда пили они с мамой, и единственный, который покупаем мы с Лив и Хоконом.
— По-моему, это глупо с твоей стороны, — замечаю я.
— Мы с твоей мамой — два достаточно здравомыслящих человека, которые вместе пришли к общему решению. Как я уже говорил, прежняя жизнь практически ничего нам не давала, — возражает папа, и мне вновь хочется ответить, что странно предполагать, будто в их возрасте от брака можно получить нечто иное, кроме детей и внуков, но я сдерживаюсь, не решаясь спорить.
— Сколько тут всего метров? — спрашивает папа нейтральным тоном, меняя тему.
— Кажется, около семидесяти пяти, включая балкон, — отвечаю я.
Он с улыбкой кивает.
— Ты разговаривала с Хоконом? — спрашивает папа через некоторое время.
— Да, мы как раз вчера встречались с ним и Лив, выпили пива в Тёйене.
— Да что ты? — удивляется папа; в его голосе слышится облегчение.
Я не в силах рассказать ему о разговоре с Лив и Хоконом, о том, как это было ужасно, в каком отчаянии Лив, как подчеркнуто равнодушен Хокон, как мы сидели за столиком, словно чужие друг другу, а Лив казалась даже враждебной. «Ты вообще ничего не делаешь, — кричала она мне. — Ты совершенно безответственна. Мне всю жизнь приходится все делать одной, а ты приходишь, когда захочется, и получаешь семейный уют и тепло, когда тебе удобно. И вот теперь, по-твоему, я должна отвечать и за это».
«Я думала, она знает про нового маминого мужчину, это получилось не специально», — объясняла я Хокону, когда Лив ушла. Кажется, я и вправду считала, что она в курсе, хотя, вероятно, в ту минуту, когда я громко заявила об этом Лив, мне хотелось ранить и ее, и маму, чтобы как-то отомстить за посыпавшиеся на меня обвинения. Нечестно взваливать на меня ответственность за решение родителей. Но я не ощутила ни тени злорадства, увидев, насколько раздавлена Лив.
«Мы жили во лжи», — повторила она несколько раз за вечер, стараясь подобрать точные слова. Хо-кон молчал. «Это не ложь, даже если теперь они разводятся, — все было настоящим», — попробовала возразить я, не понимая, что хочет сказать
Лично я никогда не находила ничего особенно героического в том, чтобы продолжать исчерпавшие себя или мучительные отношения, вне зависимости от обстоятельств, — если есть дети, им будет лучше со счастливыми родителями, думала я; и те, кто не расстается в такой ситуации, выглядят беспомощно и нелепо. Теперь же колеблюсь между утвердившейся точкой зрения и простым соображением, возникшим из-за реакции Лив: если уж они сумели продержаться вместе все это время, то наверняка точно так же смогли бы дойти до конца.
Мне хочется поговорить об этом с папой, рассказать ему, что произошло между мною, Лив и Хоконом, заставить его взять на себя ответственность и навести порядок в той неразберихе, которую создали они с мамой. Но у меня не получается на него рассердиться.
Мне так спокойно, пока мы сидим с ним рядом на кухне, что сейчас я просто стараюсь удержать это чувство. Пусть он только будет здесь, мой папа, и мы на минутку притворимся, будто все хорошо, у меня есть семья, хотя бы одна семья, на которую я могу надеяться, рассчитывать, полагаться. Я так устала. Я такая маленькая.
— А как вы поступите с лишней комнатой? — спрашивает папа, явно не думая ни о чем, кроме пустующей комнаты, и не догадываясь, чего в ней не хватает, — десять квадратных метров, заставленных обломками невысказанных надежд и ожиданий.
Ох, папа.
Когда возвращается Симен, я по-прежнему лежу в кровати, не задумываясь, что это выглядит почти демонстративно. Я весь день не проверяла ни электронную почту, ни телефон — насколько помню, такое со мной впервые. Лив считает, что у меня настоящая интернет-зависимость, и я действительно испытываю физический и психологический дискомфорт, если на несколько часов остаюсь без доступа к Сети. Умом я понимаю, что не пропущу ничего важного и нет никакой необходимости проверять почту, сообщения или «Фейсбук» каждые полчаса. «Но честно говоря, это все равно что лишиться руки или ноги, — призналась я Симену в Хорватии, когда умудрилась забыть телефон в отеле. — Как будто тебя отключили от мира и теперь ты вне происходящего. И это совершенно не радует». — «Зато это радует меня», — сказал Симен. Он установил для себя не менее двух часов цифрового де-токса в день, а в выходные и того больше, и считает, что только в это время он подключен к реальному миру. «Ты ужасно стар, — говорю ему я. — Думать, будто интернет и все связанные с ним возможности не являются частью реального мира, слишком старомодно».
«Все это в той же мере реально, как, например, вот это дерево», — однажды сказала я, постучав по стволу, когда мы шли по тропинке вдоль берега озера Согнсванн. Симен начинает нервничать, если сидит дома без доступа к компьютеру, телефону и сериалам Netflix. По его мнению, устаревшие взгляды как раз у меня. «Вот увидишь, — рассуждает он, — ты относишься к тому поколению, для которого интернет — нечто настолько новое, что мы все попросту дилетанты. А те, кто еще только растет, будут смотреть на него совсем иначе; уже сегодня любой школьник разбирается в этом лучше тебя, и у него более естественное отношение к цифровым технологиям по сравнению с тем, какое преувеличенное значение придаем им мы». Я не решилась упомянуть о том, что установленные им для себя и явно тяжкие ограничения тоже естественными не назовешь.