Современная вест-индская новелла
Шрифт:
Два дня спустя на обратном пути я проезжал через Французскую Гавань. Это было около полудня, и, приближаясь к Королевской улице, я издали заметил толпу на углу. В центре ее около таблички с надписью «Прямо — на Кингстон» я увидел Старого Тигра. Это был он, прежний Старый Тигр. Прислонясь к стене, размахивая бамбуковой палкой, выкрикивая проклятия тонким, гнусавым голосом, он отбивался от обступивших его полукругом, кричащих, хохочущих людей.
Я притормозил. На какое-то мгновение они примолкли и расступились, пропуская автомобиль. Слева, из окон моей старой конторы, доносился стук пишущих машинок — работа шла своим чередом. Справа, вдали виднелся дом, где я жил, а здесь,
«Старый Тигр», — ревела толпа, пока я медленно пересекал площадь.
Меня била дрожь.
А. Л. Гендрикс (Ямайка)
ЯМАЙСКАЯ СЦЕНКА
Перевод с английского В. Рамзеса
Каждое утро я иду полмили пешком от моего дома до трамвайной линии, а вечером — той же дорогой назад. Это приятная прогулка. По обеим сторонам дороги стоят дома с красными крышами, зелеными лужайками и садами. Мне полезно ходить пешком, и, случается, иногда наблюдаешь поучительные сцены.
Как-то утром примерно на полпути до остановки я заметил двух мальчиков, играющих в саду возле скромного домика. Оба были совсем еще малыши, одному года четыре, другому — пять, тот, что постарше, был темнокожим, с жесткой челкой и глазками-угольками — маленький туземец-крепыш. Второй — ростом поменьше, белый, с глазами, как каштаны, и льняными волосами. На обоих синие рубашонки и штанишки цвета хаки; босые ноги — в пыли. Они не видели, что я за ними наблюдаю, и продолжали играть. Игра, если так ее можно назвать, была совсем простой. Белый малыш важно вышагивал взад и вперед, покрикивая на своего старшего приятеля. Шоколадный карапуз плелся позади и исполнял его приказы.
— Подбери палку! — Тот так и сделал.
— Прыгай на клумбу! — Малыш повиновался.
— Принеси воды! — Черный мальчик стремглав бросился в дом, а белый уселся на лужайке.
Я был поражен. На моих глазах белый ребенок диктовал свою волю чернокожему приятелю, и черный малыш повиновался. Я пошел дальше, не переставая думать об этом. Может, черный ребенок — сын служанки и поэтому сносит обиды от белого? Нет, одеты они одинаково и, очевидно, принадлежат к одному слою. Скорее всего, это дети двух соседей. Почему же черный подчиняется белому? Неужто с такого возраста он смирился с положением слуги? Неужто он уже постиг разницу между собой и белыми? Неужто белый малыш уже знает, что ему предстоит повелевать черными? Я не мог заставить себя поверить в это — и все же я видел все это собственными глазами. Может, наша черная раса действительно неполноценна? Настолько, что уже в младенчестве мы сознаем свою неполноценность и смиренно принимаем участь рабов.
Весь день меня не оставляли эти мысли, я терял веру в свой народ. Вечером малышей в саду не оказалось. Я плохо спал в эту ночь, мрачные мысли не покидали меня.
На следующее утро я снова увидел малышей. У калитки дома стоял белый мужчина и наблюдал за их игрой. Я остановился, чтобы узнать, какие приказания отдает сегодня белый мальчик своему черному слуге. К моему величайшему удивлению, на этот раз черный мальчик с видом повелителя вышагивал взад и вперед по лужайке, а белый мальчик уныло плелся позади.
— Принеси
— Сними с него кожуру! — Мальчик очистил банан и передал его своему черному господину.
И тут я все понял. Это действительно игра, я и сам играл в нее в детстве. По очереди каждый из мальчиков бывает рабом, а другой господином. Помню, эта игра доставляла мне много радости. Я улыбнулся и посмотрел на мужчину у калитки. Вспомнил все, о чем передумал вчера. Наверное, этот белый мужчина, глядя на игру детей, ужасается властолюбию черной расы. Я рассмеялся про себя: как взрослые глупы, какие только мотивы не приписывают они детским поступкам! Как мы подозрительны, сколько у нас предрассудков! Теперь этот белый мужчина будет весь день думать о том, что черные стремятся править миром, что черный малыш уже осознает свое превосходство над белым. Сейчас я исправлю это недоразумение, все ему объясню. И я направился к мужчине.
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал я. — О заносчивости представителей черной расы. Не принимайте это всерьез, это игра. Дети меняются ролями. Я и сам так играл в детстве. Вчера я наблюдал, как белый мальчик командовал черным, и сам весь день места себе не находил. Глупые мы взрослые, верно?
Мужчину удивила моя тирада.
— Я знаю, что это игра, — сказал он, улыбнувшись. — Эти мальчишки — братья, они мои сыновья. А вот их мать! — На веранду вышла красивая темнокожая женщина и позвала детей.
Я улыбнулся, а потом затрясся от смеха. «Вот вам Ямайка, — воскликнул я про себя, — моя страна, мой народ!»
— Нам надо спешить, — сказал мне белый мужчина, — а то не успеем на трамвай.
М. Моррис (Ямайка)
СМЕРТЬ
Перевод с английского В. Рамзеса
— Проснись, проснись, Тревор! — повторял кто-то тихо, но настойчиво. — Тревор, проснись!
Мальчик повернулся на спину, с трудом открыл глаза, но сначала ничего не увидел: в комнате было темно. Потом он различил склонившуюся над ним неуклюжую фигуру.
— Проснись, проснись!
— Что такое?
— Вставай, надо ехать домой.
— Домой?
— Да, твой отец очень болен.
— Отец? Болен?
Тревор наконец узнал голос: это дядя Артур. Мальчик вскочил с постели и попросил зажечь свет. В руке у сторожа вспыхнул фонарик, выхватил из тьмы тумбочку у изголовья, в которой мальчики держали одежду. Тревор натянул школьную форму и по совету дяди запихал остальные вещи в сумку, лежавшую под кроватью.
— Захвати синий костюм, — сказал дядя Артур.
— Который час?
Дядя подставил руку под луч фонарика.
— Двадцать минут третьего.
Они старались ступать как можно тише по шатким половицам в коридоре интерната. Джонс, ночной сторож, светил им, пока они спускались по ступеням под тяжелыми каменными сводами.
Снаружи дул холодный ветер. Тревора зазнобило со сна, и он застегнул куртку. На крыльце директорского дома горела лампочка. Сонный директор в ночном халате старался держаться приветливо, предложил им выпить кофе. Дядя вежливо отказался, и они сели в машину, стоявшую у крыльца. Взревел мотор, фары вырвали из темноты часовню и крест на пустынном кладбище.