Современная вест-индская новелла
Шрифт:
— Ты умеешь молиться? — спросил дядя.
— Умею.
— Тогда молись. Отец очень плох.
— Он умирает?
— Да.
Когда они добрались до дома, небо уже светлело. Тревора отослали спать. Он обошел весь дом в поисках мамы, но оказалось, что она у отца в больнице.
В течение последующих трех дней Тревор не испытывал ни тяжести, ни горя, а только странную пустоту, какое-то притупление чувств. Все будто ждали чего-то, что заставит их сильнее ощутить серьезность происходящего.
Тревор, по-прежнему безучастный,
В среду около четырех часов пополудни больной перестал дышать. Мама вздрогнула и закричала:
— Сестра, сестра! Тревор, позови сестру!
Тревор не испугался, он только с любопытством посмотрел на отца. Лицо больного умиротворенно расслабилось, а затем стало чужим, лишенным какого-либо выражения. Сестра накрыла покойника простыней.
Мама встала с табурета, выпрямилась во весь рост и, закрыв лицо ладонями, дала волю слезам. Когда она опустила руки и обернулась, кровать была уже отгорожена ширмой. Мама посмотрела на Тревора, и из ее глаз снова покатились слезы. Плакала она беззвучно, и Тревору показалось, что мама плачет от усталости и что слезы приносят ей облегчение.
Никого из родственников в больнице не было. Тревор с мамой направились к стоявшему у подъезда такси. У выхода они встретили преподобного Томаса, их пастора.
— Добрый вечер, миссис Франклин, — приветливо улыбнулся он. — Как поживаете?
— Спасибо, ничего.
— А как ваш супруг?
— Он скончался, святой отец, — всхлипывая, ответила мама.
Пастор пожал маме руку, помог ей сесть в машину и смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду.
И вот они дома. Новость разлетелась быстро, и дом стал наполняться соболезнующими друзьями. Невестка принесла маме чашку теплого молока, в которую незаметно опустила успокоительную таблетку, а потом увела ее в спальню.
Появились братья отца. Тревор наблюдал за тем, как они отдают распоряжения, договариваются об извещении в газете и по радио, созваниваются со священником, уславливаются о месте на кладбище и времени похорон.
Гостиная наполнилась людьми. Они вспоминали, когда видели отца в последний раз, каким он был замечательным человеком. Тревор знал, что он слишком юн, чтобы судить о взрослых, и все-таки не мог не думать о том, что они фальшивят, притворяются. Их сочувствие было неискренним, словно отрепетированным. Тревор едва сдерживался, чтобы не сказать им об этом.
Похороны состоялись на следующий день. Им предшествовали суетливые приготовления. Все утро тетки Тревора готовили бутерброды, заворачивали их в вощеную бумагу и салфетки, чтобы они не зачерствели. Около двух часов из морга привезли
Гости выражали маме краткие или пространные соболезнования и шли к гробу, с любопытством вглядываясь в лицо отца.
— Ушел на покой, аминь! — все как один восклицали они, и Тревору это показалось даже забавным. На лужайке перед домом взрослые спорили о том, кто лучше знал покойного и кто видел его последним. Тревор изо всех сил старался напустить на себя печаль и не сердиться, когда его называли «малыш».
К четырем часам приехал пастор. Прислонившись спиной к черному пианино, он прочел короткую молитву. Гроб подняли со стульев, вынесли из дома и поставили на катафалк. Тревора вместе с мамой усадили в машину какого-то богача; оказалось, что отец и этот человек состояли в церковном совете. Тревору понравился «студебеккер» — удобная машина!
В церкви мама крепко взяла его за руку. Держалась она прямо, с достоинством, но Тревор видел ее заплаканные глаза под черной вуалью.
Неисповедимы пути господни,
Чудны дела его…
Слова эти разозлили Тревора. Кто он такой, этот бог, что ему все дозволено? Он думал о школьных проповедях, о неразрешенных загадках, об оставшихся без ответа вопросах…
Речь священника показалась Тревору искренней. Пастор, видно, хорошо знал отца. Тревор ожидал услышать пустую благочестивую болтовню, но все оказалось иначе. Впервые ему захотелось заплакать. Затуманившимися глазами глядел он на стоявшего в проходе пастора, на бронзовое распятие на алтаре, не похожее на деревянный крест в школе. Он вспомнил, как всего год назад отец пел в церковном хоре и нес распятие на пасху.
Когда отпевание кончилось, все вышли из церкви и направились на кладбище, к отрытой под деревом могиле. Место тенистое, только вот сухие листья будут падать прямо на могилу. Впрочем, какое это имеет значение!
Гроб поставили на веревки, перекинутые через могилу. Тревор оглянулся на стоявших вокруг людей — у всех одинаковые постные лица.
«Недолог срок раба божьего на грешной земле и полон лишений. Человек расцветает как цветок, приходит час, и его срезают. В расцвете жизни мы уже помышляем о смерти…»
Мама еще сильнее сжала руку Тревора. Скрип веревок был ужасен, страшнее даже, чем стук первых комьев земли по крышке гроба. Мама разрыдалась.
Едва только был насыпан могильный холмик, взрослых точно подменили. Возложив на него венки, они заговорили все разом, на лицах появились улыбки, и уже казалось, что это не похороны, а пикник. Даже мама, поддавшись общему настроению, улыбнулась жалкой, вымученной улыбкой.
— Ну, малыш, теперь ты должен заботиться о маме.
Тревор кивнул.