Современные рассказы о любви. Адюльтер

Метлицкая Мария

Новые друзья Кувалды, на которых Ужвалда работал статистом, проворачивали замечательные по своей простоте и гениальности аферы. Все в костюмах, при галстуках, они находили руководителя какого-нибудь российского банка или просто денежного предприятия, долго обрабатывали его, показывая, что им целиком и полностью можно доверять, что они надежны, а их дело прибыльно и имеет хорошую репутацию. А затем предлагали купить у них большую партию или золота, или африканских алмазов, или ливанского кедра. Когда обрабатываемый им полностью верил и уламывался, сообщники Кувалды, пользуясь, вероятно, своим необыкновенным обаянием, снимали комнату в каком-нибудь посольстве, где в торжественной обстановке от имени правительства, посольства и банка, с одной

стороны, и от имени российской компании, с другой, подписывались бумаги. И вот сделка заключена, Ужвалда вносит шампанское, обстановка самая располагающая и душевно-доверительная, бизнесмен перечисляет деньги на счет банка. Время идет, русский предприниматель и его фирма ждет поставок оплаченного товара, в конце концов едет со своими бумагами, подтверждающими существование контракта, в посольство, где узнает, что сотрудников, эти бумаги подписавших, в посольстве нет и никогда не было, значащегося в контакте банка не существует, а ливанский кедр в той стране не растет. Деньги ушли неизвестно куда и теперь вряд ли вернутся.

А Ужвалда уже пьет и веселится, получив свой скромный процент от этого дела. Он лишь статист, его сотрудники, совершившие ту или иную сделку, уезжают из России, куда им надо, и вновь возвращаются, когда хотят, и только Ужвалда, маленький одинокий Ужвалда, ростом метр восемьдесят с лишним, сидит в чужой морозной стране. Никто ни разу не захотел вывезти его в родные жаркие страны, как Кувалда ни просился.

Подолгу жил Ужвалда в бедности, часто не было ему роли в каком-нибудь деле, где работали лишь посвященные, Ужвалде говорили, что его обязательно пригласят, когда надо будет. Пробовал в такие времена Ужвалда хоть в кордебалет наняться, поплясал с большим успехом пару-тройку вечеров в стриптизе, но затем был вызван на операцию, пропадал несколько дней, после чего его выгнали за прогулы и срывы концертов из всех танцевальных мест.

А потом поймали и арестовали всех его руководителей, и остался Кувалда безработным. Про него или забыли, или не придали ему значения, но, видно, напрасно бомжевал и скрывался он по подвалам – его никто не искал, никто им не интересовался. И когда вернулся Ужвалда, сын бывшего президента, в свой бывший университет, встретили его без былого почтения и с насмешками. Ужвалда знал теперь цену славе, поэтому разыскал нужных людей и стал использовать единственное, что у него осталось – ресурсы собственного тела. Он начал тренироваться на наркокурьера, три дня тренировался и уже собрался идти на первое задание. Но тут-то гепатит его и пробрал, и никуда Ужвалду ничего нести не пустили – самый же первый полисмен, увидев желтоглазого вялого монстра, от всей души заинтересовался бы им. Так Кувалде стало вдруг плохо, что работодатели сразу от него отказались, а сердобольные обитательницы общежития, куда Ужвалда приполз болеть и кормиться, подобрали его, вызвали «Скорую помощь», и та не медлила ни секунды.

… – Вот такая вот фигня, – вздохнув, сказал Кувалда, когда где-то на улице уже всходило солнце. – Чего буду делать, не знаю.

– Пить не будешь год, скорее всего. – Фома еще никогда не был так растроган. Он бы протянул Кувалдочке какой-нибудь фрукт или овощ, но совершенно ничего от гостинцев не осталось, как-то все оно за ночь улетучилось. Не осталось даже ни одной сигареты, вместе с едой пропала за разговором целая пачка.

– Вот. А эти, что приходили, – из моей страны студенты… С моей малой родины… Это они так меня ненавидеть ходят.

– Но ты же их прощаешь?

– Прощаю.

– Вот и правильно.

Нужно было проветрить палату, в которой было накурено и не открывались окна. Фома, хлопая сонными глазами, пошел в ванную, открыл самую горячую воду, повалил из душа пар, и Фома начал махать полотенцем и гнать этот пар в палату. Ужвалда ходил вдоль кроватей, пшикал одеколоном Фомы – и скоро запах сделался такой концентрации, что и Фоме и Кувалде пришлось выйти в коридор и сесть сиротливо на корточки

в ожидании, что, может быть, через какое-то время все запахи улягутся и в их боксе можно будет жить. Тут-то они и побратались, обнялись, Кувалда снова чуть не расплакался, и они пошли в палату к Лишайникову будить его и отнимать продукты.

Есть птицы перестали

А Лариска уехала.

– Но я же на море хочу, ты ж это понимаешь? – сказала она Вике, когда до отъезда Лариски и ее туристических попутчиц осталось два дня. – Скоро твоего Фому выпишут, ты же не будешь скучать, правда? А я тебе оттуда обязательно позвоню или напишу.

Вика решила не скучать и пожелала Лариске счастливого пути. А путь самой Вики вновь лежал в Брысину больницу. Лечение Фомы не давало никаких результатов, Фоме не становилось ни лучше, ни хуже, анализы не показывали никаких сдвигов, а Анита Владимировна отказывалась давать какие-либо комментарии. Она и родителям Фомы ничего путного не говорила, лишь жаловалась, до чего он противный – его осматривают, как положено, чутко, внимательно, а он орехи грызет.

Вошь нужна была незамедлительно. Да и лето перевалило уже за свою середину, а Фома лишь смотрел на него из окна.

– Ой, неужели это Рафик?! – первое, что сказала Вика, когда вместе с Брысей заглянула за дверь, за которой бесновались Брысины питомцы. – Как оброс-то ты, Рафик Гусейнов, ну до чего кудрявенький! Давай поищем, может, у него опять вошки есть?

И Вика уже хотела броситься к сидящему на диване черненькому мальчику.

Но Брыся сказала:

– Это не Рафик Гусейнов, это Холухоев Заурбек. У него вошек нет, у него мобильный телефон есть.

– То есть как это не Рафик?

– Вот так, говорю же – не Рафик.

Вика не поверила и подошла к мальчику поближе. Это действительно был Заурбек, только очень похожий на Рафика. Он как принц посмотрел на Вику и отвернулся, задрав ножку на диванчик, и телефон в его руке, словно подтверждая статус владельца, заиграл «Боже, царя храни».

– Рафика мы уже выписали, вернее, туда, в районную больницу перевели, откуда его и доставили. А вот этого, который Холухоев Заурбек, к нам недавно положили. Больше нигде то заболевание, которое у него, не лечат, и вот привезли его на двух машинах вместе с кормом и постельным бельем. Такого редиской не подманишь, как нашего Рафика. Но вот по глазам его я вижу – чего-то ему не хватает…

– Не хватает?

– Да… Видишь – то и дело звонит или читает. А Рафик и читать не умел, и в школу не ходил.

– И, наверно, не будет, – вздохнула Вика. – Жалко маленького…

Но Фому Вике стало еще более жалко, когда она узнала, что на этот раз ни одного вшивого ребенка во всем отделении нет. Брыся даже специально у некоторых поискала, но так и не нашла. Позвонила в другое отделение, но у тех тоже педикулезных не оказалось. Вика даже заплакала – теперь почему-то она плакала очень часто. Ей стало за это стыдно, но Брыся пообещала Вике мгновенно дать сигнал, как только первый же вшивенький ребенок переступит порог их отделения.

Когда Фома отлучился из бокса по общественным делам, к нему приехали друзья и сразу стали заталкивать в форточку полосатый арбуз. Кувалда протягивал руки и ловил его, но арбуз никак не пролезал, потому что форточка до конца не открывалась, а арбуз был большой. Так получилось, что стекло выдавилось, осколки посыпались на Ужвалду, сразу подоспевший Сергуня замел их в совок, но столкновение на следующее утро с сестрой-хозяйкой имело катастрофические масштабы. Фома обещал заплатить, но почему-то именно этого Лидия Кузьминична хотела меньше всего. Стекло в форточку под руководством Фомы вставил тот же Сергуня, он делал это первый раз в жизни, но все получилось. Кувалда проникся к нему еще больше и даже проиграл Сергуне в карты вкусный мясной пирог – трофей от окончательно обобранного Лишайникова.