Современный Евгений Онегин

Савельев Александр Гаврилович

Об особенностях творчества этого «литературного течения» (если только в данном случае возможно говорить о «литературном течении») можно судить на основании нескольких весьма неординарных и любопытных поэтических произведений, ныне, к счастью, уже опубликованных [54] . Не собираясь разбирать и вдаваться в детали анализа сочинений такого рода, я все же не могу отказать себе в удовольствии привести в качестве примера вступление и фрагмент первой главы поэмы «Евгений Онегин» некоего автора-анонима, жившего в России, очевидно, в ХIX в. и писавшего в стиле Ивана Баркова. Хотя этот талантливый поэт-аноним, полностью сохраняя сюжетную канву Пушкина, совершенно не использует онегинскую строфу, приводимые ниже строки ясно покажут читателям, каким образом осуществляется бурлескная травестия пушкинского романа в стихах (наиболее «откровенные» слова в этом отрывке отмечены отточиями):

54

См.: Стихи не для дам. Русская нецензурная поэзия второй половины ХIХ века. М., 1994; Русский мат. Антология. М., 1994.

Евгений ОнегинНа свете, братцы, всё г. вно.Все мы порою что оно,Пока бокал

пенистый пьём,Пока красавиц мы е. ём.Е..ут самих нас в ж. пу годы.Таков, увы, закон природы.Рабы страстей, рабы порокаСтремимся мы по воле рокаТуда, где выпить иль е. нуть,И по возможности всё даром,Стремимся сделать это с жаром,И поскорее улизнуть.Но время между тем летитИ ни х…я нам не простит,То боль в спине, в груди одышка,То геморрой, то где-то шишка.Начнем мы кашлять и д. истатьИ пальцем в ж. пе ковырять,И вспоминать былые годы.Таков, увы, закон природы.Потом свернётся лыком х. й,И, как над ним ты ни колдуй,Он никогда уже не встанет,Кивнёт на миг и вновь завянетКак вянут первые цветы,Морозом тронутой листвы.Так всех, друзья, нас косят годы,Таков, увы, закон природы.

Глава первая

Мой дядя самых честных правилКогда не в шутку занемог,Кобыле так с утра заправил,Что дворник вытащить не смог.Его пример другим наука,Коль есть меж ног такая штука,Не тычь её кобыле в зад,Как дядя – сам не будешь рад.С утра как дядя Зорьке вставилИ тут инфаркт его хватил.Он состояние оставил,Всего лишь четверть прокутил.Его пример другим наука.Что жизнь? Не жизнь – сплошная мука.Всю жизнь работаешь, корпишь,И не доешь и не доспишь.И, кажется, достиг всего ты,Пора оставить все заботы,Жить в удовольствие начать,И приостыть, и приотстать,Ан нет! Готовит подлый рокСуровый, жесткий свой урок.Итак, конец приходит дяде,На век прощайте водка, б. яди,И в мрачны мысли погруженЛежит на смертном одре он.А в этот столь печальный часВ деревню вихрем к дяде мчась,Лишенный всяческих забот,Наследник явится вот-вот [55] .

55

Эротические пародии. Русская классика. М., 2005. С. 5–9.

Понятно, что использовать подобного рода поэтический стиль для травестии текста пушкинского произведения в стране, где литература столетиями развивалась, подчиняясь директивным указаниям цензоров, было бы крайне затруднительно. Я заработал бы лишь репутацию литературного наглеца и скандалиста, а шансы опубликовать свою работу где-либо приближались бы к нулю. Поэтому, отказавшись в основном от бурлескной травестии, я использовал в дальнейшем при переработке текста «Евгения Онегина» лишь некоторые ее элементы, например, довольно активно вводил в текст своей травестии «крепкие» жаргонные слова и выражения, а также замечательный молодежный сленг – то культурное клеймо, которое юная наша демократия оставила на всем периоде советской перестройки.

Среди переработок текста пушкинского произведения, накопившихся в моем поэтическом «архиве», оказалось довольно много стилизаций. Дописать или «стилизовать» роман в стихах пытались композитор П.И. Чайковский и его друг артист К.С. Шиловский, журналист и детский писатель А.Г. Лякидэ, купец и поэт-самоучка А.Е. Разоренов, литератор В.П. Руадзе, учитель-методист В.А. Адольф, журналист И.С. Симанчук, писатель Л.Н. Архангельский и многие другие почитатели пушкинского творчества. Хотя некоторые стилизации (к примеру, тексты А.Г. Лякидэ и В.А. Адольфа) производили впечатление очень изящно выполненных литературных произведений, мне все же пришлось отказаться от идеи использовать и этот вид травестии. Неприемлемыми оказались и чрезмерная подражательность стилизаторов, и их стремление фальсифицировать стилизованные тексты, приписывая их авторство самому Пушкину. Именно так поступил, например, А.Г. Лякидэ, опубликовавший свою стилизацию текста «Евгения Онегина» под названием «Судьба лучшего человека» и объявивший этот стихотворный опус подлинно пушкинским произведением [56] . Еще более оригинальную версию, граничащую как с мистификацией, так и с фальсификацией текста пушкинского произведения, выдвинул в начале 1950-х гг. библиограф-архивист и историк Д.Н. Альшиц. На обстоятельствах появления этой литературной «стилизации» хотелось бы остановиться более подробно.

56

См.: Судьба Онегина… С. 40–62.

Даниил Натанович Альшиц – советский историк-медиевист, специалист по русской истории ХV – ХVII вв., в конце 1940-х гг. работал главным библиографом ленинградской Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (далее – ГПБ). В 1949 г., в самый разгар политических кампаний по борьбе с космополитизмом в СССР, он был арестован, осужден и до 1955 г. находился в заключении в одном из весьма отдаленных от Москвы подразделений ГУЛАГа. Но «космополиты», как и другие представители советской интеллигенции, находившиеся в заключении, являлись порой очень своеобразным лагерным контингентом. А.Д. Синявский, как отмечалось ранее, находясь в лагере, сочинил свое оригинальное эссе «Прогулки с Пушкиным». Д.Н. Альшиц поступил несколько иначе, но не менее оригинально: он направил в Москву письмо, в котором утверждал, что незадолго до своего ареста обнаружил в ГПБ рукопись, которая, по его мнению, является списком десятой главы пушкинского романа в стихах. По версии, изложенной в его письме, текст десятой главы «Евгения Онегина» был случайно найден им в отделе рукописей ГПБ: неподписанный автограф (список) текста находился якобы в одной из редких русских книг ХVI в. Поскольку вскоре после находки этого списка Альшиц был арестован, о судьбе оставшегося в ГПБ рукописного текста он никаких сведений не имел, однако весь прочитанный в рукописи текст ему удалось восстановить по памяти позднее, когда он находился уже в заключении. Хотя в своем письме Альшиц представил не только текст десятой главы «Евгения Онегина», якобы найденной им, но и подробную опись самой рукописи («пушкинского» списка из ГПБ), однако большинство экспертов – ведущих пушкинистов тех лет – отказались признать подлинность поэтического материала, поступившего к ним из ГУЛАГа.

Альшиц, тем не менее, оказался человеком упрямым, и после реабилитации в целях популяризации своего «открытия» запустил весь накопленный им «пушкинский материал» в отечественный самиздат. Неподцензурное тиражирование десятой главы «Евгения Онегина» (в «версии» Альшица) и завидная настойчивость самого экс-зека, беспрестанно обивавшего пороги многих советских редакций, привели к некоторым сдвигам в нужном ему направлении, а именно – к появлению двух небольших литературоведческих работ в официальной советской прессе. Первая была опубликована в 1956 г. [57] , вторая – в 1983 г. [58] , но обе статьи носили в основном дискуссионный характер. Первая из опубликованных статей к тому же вскоре была отмечена негативной рецензией на страницах журнала «Новый мир [59] , на вторую статью откликов не последовало. Тем не менее большинство экспертов не без основания полагали, что «версия», представленная в материалах Альшица, является делом рук самого Альшица, то есть фальсификацией текста десятой главы пушкинского романа в стихах. Прослыть же, подобно Альшицу, фальсификатором или мистификатором текста пушкинского произведения у меня не было никакого желания.

57

См.: Гуторов И.В. О десятой главе «Евгения Онегина» А.С. Пушкина // Ученые записки Белорусского государственного университета им. В.И. Ленина, Выпуск ХХVII. Серия филологическая. Минск, 1956. С. 5–22.

58

См.: Тимофеев Л.И., Черкасский Вяч. Апокриф?… или… // Прометей: Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей», № 13. М., 1983. С. 110–127.

59

См.: Благой Д.Д. О казусах и ляпсусах // Новый мир, 1957, № 2. С. 256–260.

Существовала и еще одна важная причина, не позволявшая мне рассматривать стилизацию как оптимальный образец для собственной литературной травестии. Любая стилизация по понятным причинам предполагает самое широкое использование не только лексики, но и сюжета пушкинского произведения. Я же хотел с самого начала «модернизировать» собственную травестию, иначе говоря, ориентируясь на современную историческую обстановку, «перекодировать» не только лексический материал, но и сюжет пушкинского романа в стихах. Позднее, пытаясь воплотить эту идею в литературную форму, я понял, что весь поэтический «новояз», создаваемый таким образом, нуждается в обстоятельных комментариях. Так возникла плодотворная мысль дополнить текст будущей литературной травестии комментариями. При этом была бы соблюдена и пушкинская традиция: ведь поэт, как известно, сопроводил текст своего романа в стихах небольшими комментариями.

Изучив работы наиболее авторитетных литературоведов, комментировавших содержание пушкинского романа в стихах – Н.Л. Бродского, В.В. Набокова и Ю.М. Лотмана – я постарался выработать собственный подход к стилю комментирования. Особенности комментирования, на мой взгляд, должны были состоять в том, чтобы не ограничиваться краткими формулировками, рекомендуемыми авторами новейшего «Справочника издателя и автора», [60] но и не впадать в научный академизм, то есть в максимальное «разжевывание» содержания комментируемого произведения. Поскольку историю происхождения текста и различные формы его травестии предполагалось рассмотреть уже в «объяснительной записке», сам комментарий должен был охватывать и истолковывать лишь лингвистическую (словарно-фразеологическую) и историко-событийную (фактологическую) стороны текста. Постмодернистские же элементы комментария и, в частности, так называемый «фикциональный комментарий» [61] лишь в очень небольшой степени повлияли на стиль и содержание моих высказываний при комментировании. Следует подчеркнуть также, что в комментариях я отнюдь не собирался выступать в качестве стиховеда-эксперта (хотя принцип построения онегинской строфы все же пришлось разъяснять). Моё внимание как комментатора должно было направляться в первую очередь на исторические и политические фрагменты травестированного текста а также на все фрагменты, характеризующие интертекстуальную основу создаваемого литературного произведения. Такой подход закономерен: ведь интертекстуальность в литературе, подобно сравнительно-историческому подходу в истории, является основой любого травестированного произведения.

60

См.: Мильчин А.Э.,Чельцова Л.К. Справочник издателя и автора: Редакционно-издательское оформление издания. М., 2014. С. 606–609.

61

Подробнее о нем см.: Беляева И.С. Фикциональный комментарий в литературе постмодернизма. М., 2012. (Д.Д. Минаев, 1860)

После того как стилизация и бурлескная травестия выпали из разряда литературных инструментов, предназначенных для переделки текста «Евгения Онегина», все внимание было сконцентрировано на пародии. Этот сатирический жанр, несомненно, является и самой многочисленной разновидностью подражаний тексту пушкинского произведения. Напомню читателям, что при создании пародии должны обязательно соблюдаться два условия: 1. Изменение сюжета путем переделки (травестии) текста, и 2. Сохранение общего стиля пародируемого произведения. В отличие от неопытного А.И. Полежаева поэты-пародисты второй половины ХIХ – начала ХХ в. уже вполне овладели техникой сочинения онегинской строфы и довольно искусно меняли как облик литературных героев, так и сюжет произведения, добиваясь более-менее радикальной замены содержания пушкинского «бренда». Оставляя в стороне претендующие на высокоумие теоретические рассуждения отечественных литературоведов о пародии, я пытался теперь уже вполне самостоятельно определить условия и приемы травестии, превращающие исходный текст в пародию.