Современный румынский детектив
Шрифт:
— Легкие или печень, Тебейка?
— Всего только сердце.
Мимо моего левого уха пролетает, шурша крылами, мысль:
— Уж не лежал ли ты недавно в больнице?
— Лежал.
— И ты вышел в четверг?
— В четверг. А вам все надо знать? Прямо как эти…
Он не договаривает и идет дальше один. Мы его догоняем и снова становимся по бокам, поскольку мы действительно" эти". Вот, значит, почему Тебейка повторно вышел на сцену с таким перерывом. Теперь я понимаю причину этой паузы и могу точно реконструировать его маршрут. В четверг на прошлой неделе, сразу по выходе из больницы, первый
Мы пришли. Засада держится по всем правилам: ни звука, ни шороха. Место выглядит абсолютно пустынным. Только плещет, тревожно и грозно, море, как увертюра к спектаклю, который сейчас развернется.
— Это здесь, Тебейка.
При свете фонарика его глаза посверкивают, как те штуки, о которых мы оба думаем. Он спрашивает шепотом: — Где?
— Под кустом. Можешь выкапывать и забирать.
Он молча озирается, растерянно взмахивает рукой, а когда заговаривает, в его голосе слышен страх:
— Я же как раз тут и стоял…
Память его не обманывает. Это в точности то место, где на песке я нашел следы его башмаков. Тут Тебейка прятался в вечер убийства. Я пристально смотрю ему в глаза — глаза испуганного хорька.
— Что бы тебе раньше знать…
Его начинает бить дрожь, он бросается на колени и руками гребет мокрый песок,
— Погоди, Тебейка, я тебе сейчас подам лопату.
Тебейка замирает, недоверчиво глядя на меня. Выхожу на середину прогалины. Дождичек разошелся и хлещет меня по лицу. Приостанавливаюсь. Иду дальше на слегка заплетающихся ногах к тому месту, где укрылся Паул Чернеску, и шепотом зову:
— Доктор, подойдите, мне плохо.
Пока он выбирается из-за кустов, я пошатываюсь и снова отступаю на середину прогалины. А почувствовав его рядом, со стоном прошу:
— Доктор… голова как в огне… Потрогайте, доктор! Последние слова произношу несколько громче, чем надо.
Доктор повинуется. В тот же миг нас со всех сторон охватывает мягкое голубоватое сияние, как свет звездной сентябрьской ночи. Отличные фильтры на фонарях у наших ребят! В следующую долю секунды одновременно происходят следующие события.
Тебейка вопит, как раненый зверь.
Со стороны пляжа ударяют четыре ослепительных струи света.
Женщины визжат,
Паул Чернеску отдергивает руку и интересуется:
— Какого черта? Что все это значит?
Затем Тебейка, удерживаемый Марчелом Константином, рвется к Паулу Чернеску, крича без всяких экивоков:
— Это он художника кокнул! Я его узнал! Вот на этом самом месте!
Минута
— Паул Чернеску, вы арестованы по обвинению в предумышленном убийстве Дана Сократе и в покушении на жизнь Адрианы Василиу.
У доктора изумленный вид человека, который не понимает, что происходит. И я ему верю. А следовательно, вынужден пояснить:
— Вас видели на месте преступления, доктор. Все шло точно по вашему плану, но вас видели. И, как вы сейчас убедились, свидетель вас узнал.
На лице Паула Чернеску изумление переходит в полнейшую оторопь, и у меня опять все основания считать ее искренней. Затем, по мере того как до его сознания доходит смысл происходящего, оторопь сменяется негодованием, а вот уж это позвольте мне считать игрой, хотя должен признать, что играет он отлично. Все остальные, естественно, замерли вокруг нас, как изваяния. Дождь стекает по их лицам в свете прожекторов, так вовремя поданных майором Исайей.
— Послушайте, Бребенел, это шутка дурного вкуса. Я протестую…
— Это ваше право.
— Но это же абсурд, господи боже ты мой! Даже если бы я убил и даже если бы при этом кто-то присутствовал, как вы изображаете, то что бы он мог увидеть в темноте? И потом, какого черта мне его убивать, скажите на милость?
Наступает звездный час моего монолога. Но я прибегну к новаторскому приему: разобью его на диалоги. Для начала — неожиданный жест: снимаю плащ и набрасываю его на плечи Виорике. Больше ни к чему прикидываться больным. Затем идет мой текст:
— Гражданка Атена Пашкану, я спрашивал вас в начале следствия, не было ли у вашего брата года два назад каких-то очень крупных расходов. Тогда вы ответили мне, что ничего не знаете. Вы и сейчас утверждаете то же?
Сестра убитого делает шаг вперед. Наконец-то она по — настоящему взволнована: кусает губы и долго мнется, прежде чем заговорить.
— Я… я не представляла… разве я могла подумать… Паул лечил Джордже… моего сына, и…
— Пора рассказать все. Этот человек — убийца вашего брата.
— В прошлом году, в январе, Дан одолжил ему девяносто тысяч, почти все свои деньги. Я узнала об этом задним числом, и Дан попросил меня: никому ни слова. Он сказал, что Паула кто-то шантажирует и что поэтому надо молчать. Потом прошло какое-то время, и Дан сказал, что деньги ему возвращены. Я знала, что это неправда, что он просто хочет меня успокоить… и потом, Паул лечил моего сына, обещал устроить его в специальный санаторий, у меня вся надежда была на него… и я постаралась на все закрыть глаза.
Оборачиваюсь к Паулу Чернеску.
— Тот человек, которого я у вас встретил, — это и есть шантажист, я точно знаю. Чем же он вас шантажирует? Вы ведь отдаете ему все, что зарабатьюаете, так?
Доктор молчит.
— Что ж, — заключаю я. — Это все равно выяснится. Непреднамеренное убийство или что-нибудь в этом роде — принципиального значения сейчас не имеет.
— И ничего не доказывает! — взрывается Чернеску.
— Ничего, кроме того, что у вас был мотив для преступления.