Современный румынский детектив
Шрифт:
Я вышел, с силой захлопнув дверь.
Глава X
ДЕЛО ПРИНИМАЕТ СЕРЬЕЗНЫЙ ОБОРОТ
Было жарко и душно. Девушка металась во сне, дрыгала ногами, а потом и вовсе раскрылась. Она лежала на животе, засунув руку под подушку, а другую вытянув вдоль тела, и время от времени толкала его ногой в бок.
Вспыхнувший свет настольной лампы заставил ее отвернуть голову. Но она не проснулась, лишь пробормотала что-то невнятное. Глядя на ее обнаженное тело, он подумал, что мало кому из женщин присуще чувство меры в таком деликатном вопросе, как демонстрация собственной наготы.
Вздохнув, он принялся на
Он выключил свет и перешел в кухню. Залпом выпил полбутылки молока. Натягивая тренировочный костюм, он вспомнил, каким удивленным, полным восхищения взглядом смотрела на него жена в первые годы их совместной жизни. Подав ему вещи, она прислонялась спиной к двери и, скрестив на груди руки, с улыбкой наблюдала за его утренними сборами.
Он надел шапочку с кисточкой — нравилось, когда что-то щекочет шею, — и вышел на лестницу, осторожно, на цыпочках спустился вниз.
На улице было темно и холодно. Низкие свинцовые тучи заволокли небо. Морозный воздух обжигал губы. Откуда-то из черноты двора появилась бродячая собака и стала вертеться вокруг, виляя хвостом. Он ласково провел рукой по грязной желтой шерсти и сунул ей кусочек сахара. Прежде чем съесть лакомство, собака тщательно обнюхала его.
Сделав легкую разминку — прыжки на месте и махи руками, — он нехотя побежал. По мере того как мышцы и суставы разогревались, набирал скорость. Он питал отвращение к этому бегу, которым занимался уже долгие годы, с самого детства, и был сыт им по горло. Он ненавидел ноги, несущие помимо воли большое тело, день ото дня наполнявшееся усталостью и скукой.
Аллеи парка Чишмиджиу были безлюдны. Фонари отбрасывали белый холодный свет. Деревья тянули к небу обледенелые ветки. За ними слышался невнятный, словно эхом отскакивающий от ледяных стен шум пробуждающегося города. На ступеньках, ведущих к улице Штирба — Водэ, он разогнался, потерял равновесие и упал. Но, поднявшись, побежал с еще большей скоростью.
Когда-то и жена пыталась бегать с ним, но не смогла приноровиться к его темпу и ограничилась зарядкой в квартире. Он привык, что они встают одновременно, и поэтому был очень рассержен, когда однажды утром она спокойно заявила, что хочет поваляться. Она произнесла это тоном, не допускающим возражений, и ему самому пришлось собираться и тыкаться в поисках вещей, которые обычно подсовывали ему под нос.
Он бежал, размышляя о том, что произошло, а вернувшись, с удивлением обнаружил, что она так и не встала с постели. Он справился о ее самочувствии и в ответ услыхал, что она здорова, просто у нее нет настроения, а главное, она просит оставить ее в покое. Он пожал плечами и отправился в душ, а она продолжала лежать и курить. Когда он снова поинтересовался, что случилось, жена долго молчала, странно поглядьюая на него — так мог смотреть соскучившийся по человеческому мясу Пятница на Робинзона Крузо, — а потом внезапно заявила, что решила с ним расстаться.
Он уселся рядом с ней на краешке кровати, охваченный противоречивыми чувствами — одновременным ощущением свободы и грубого обмана. Поймал ее руки в свои и молча ждал, пока она наконец объяснит, что стряслось.
Она заговорила тяжелыми, тщательно продуманными фразами, не оставляющими
Не обвиняя его, она сетовала на то, что он занимает все пространство, в котором живет не один, и подавляет любого, кто отважится существовать рядом с ним. Он жил настолько полнокровно, что другим казалось, будто сами они разыгрывают спектакль. А он был слишком серьезен и просто не способен наслаждаться теми маленькими пустяками, ради которых, собственно, и живут люди. Окружающие уставали от него, потому что пытались подражать, но стать таким же, как он, было невозможно.
Она признавала, что он умеет быть нежным, умеет любить. Такого непросто заменить, тем более что рядом с ним она ощущала себя в безопасности. Но женщины нуждаются не только в защите, напоминающей рабство былых времен. Они хотят изведать всю полноту жизни, не принося при этом жертв и не откладывая ничего на потом. Она пыталась жить его жизнью. Да, она пыталась, прилагала усилия, но в конце концов устала и теперь желает только одного: сойти с беговой дорожки, уводящей ее туда, куда она не хочет бежать и откуда ей потом уже не выбраться. Она чувствует, что не может больше жертвовать собой ради внешнего благополучия.
Он спросил: чего же ты, в сущности, ждешь от жизни? Оказалось, что она и сама толком не знает. Вероятно, ей хотелось вступить в дерзкую схватку с жизнью, испытать собственные силы, а существование бок о бок с ним не сулило ничего, кроме тихого счастья, когда желания исполняются помимо твоих усилий и воли.
Он не стал объяснять, что она тоже эгоистка, а в некотором смысле даже перещеголяла его — он никогда не задавался такими проблемами. Эгоизм ее проявлялся не в том, что, оставаясь рядом с ним, она мечтала о счастье для себя одной. В конце концов, и это понять можно. А потому, что, даже не пытаясь изменить ход вещей, она упорно выискивала в нем недостатки и с нетерпением прелюбодейки Пенелопы сплетала гнездо из собственных толкований, где и высиживала, словно птенцов, свои необоснованные претензии.
Он не пожелал оправдываться из-за своего вечно хмурого вида. Вопреки своей любви к человечеству он ежедневно боролся с людьми, которым чаще всего приходилось ломать кости. Эта сторона его деятельности не приносила ему удовольствия, но и не казалась чем-то ужасным. Он был вынужден так поступать, призывая на помощь все свое мужество и смекалку, иначе эти люди могли его убить. Жизнь заставила его выбрать профессию, связанную с бессознательным, а скорее — с сознательным риском. Он страстно желал прожить как можно дольше и именно поэтому старался быть осмотрительным. По этой причине он очень тщательно продумывал каждый шаг и поддерживал себя в хорошей спортивной форме.
Когда-то и у него было отменное чувство юмора (может быть, в тайниках души оно еще сохранилось), но постоянная опасность научила его, что лучше с почтением относиться к удаче, чем подшучивать над нею. На этом основывалось его некритическое отношение к действительности: ведь высмеивать — значит критиковать.
Они расстались друзьями, но со временем он начал ее ненавидеть, как, впрочем, и всех остальных женщин, навсегда утратив к ним доверие. Он ненавидел ее вопреки растущему с каждым днем желанию постоянно чувствовать ее рядом.