Современный швейцарский детектив
Шрифт:
— Нам придется, пожалуй, объявить розыск Питерлена… А, господин доктор?
— Питерлена?.. Ко–нечно… Мы позвоним… Вы думаете, убийство?
Вахмистр пожал плечами, покрутил головой.
— Не знаю, — сказал он.
Однако умолчал о своей находке. На приступке, откуда лестница круто спускалась к топке, он обнаружил предмет, похожий на огромный карман — полторы пяди длиной и в два пальца толщиной, — сшитый из грубого прочного холста и туго набитый мелким песком. Верная смерть…
И материал был точно такой, как лоскут под матрацем в комнате Питерлена… И о конверте, что лежал во внутреннем кармане его пиджака, Штудер тоже ничего не сказал. Там
Почему же он умолчал и не сообщил доктору Ладунеру, во–первых, о своей находке и, во–вторых, о принятых им мерах по сбору улик? Штудер не мог этого объяснить. Во всяком случае, пока. Иногда ему казалось, что ему приходится вести бой с этим изящным интеллигентным врачом. Бой?.. Ну, не совсем так… Может, скорее, выдерживать пробу сил? Маленькая дружеская месть?.. Доктор Ладунер «затребовал» Штудера, чтобы быть «прикрытым кантональной полицией». Разве не являлось для Штудера делом чести доказать врачу, что он нечто большее, чем просто удобный щит для прикрытия? Или еще лучше: он нечто большее, чем простой зонтик, который можно раскрыть, когда над тобой закапало…
В вестибюле было прохладно, на зеленом мраморе доски почета для учредителей поблескивали золотом буквы. Швейцара Драйера нигде не было видно.
Они сошли вниз по ступеням, двое таких непохожих друг на друга спутников: вахмистр в своем темном стандартном костюмчике и доктор Ладунер, весь в белом, холеный, с пружинящей походкой, даже и сейчас все еще подобранно–деловой, весь вид его словно говорил: «Вперед, вперед, у меня нет ни минуты свободного времени, у меня полно дел. И даже если директор трижды мертв, меня это, собственно, не очень касается…»
Но, может, он совершал ошибку, приписывая доктору Ладунеру — врачу по душевным болезням — подобные мысли…
Казино осталось слева, они повернули к тому углу, где «Т» смыкалось с «П». Солнце еще стояло высоко и отражалось в окнах, они, как крошечные прожектора, били в глаза и слепили.
Штудер округлил немного спину и взглянул, наклонив голову вбок, на окно, расположенное над гостевой комнатой, из которого, по утверждению Шюля, инвалида войны, выскакивал и тут же исчезал Матто, туда–сюда… Конечно, это суеверие, факт…
Еще сегодня утром Штудер бы посмеялся, если бы ему кто сказал, что он будет бояться Матто. Ну а после того, что он обнаружил в котельной?.. Это существенно меняло ситуацию…
Через дверь они вошли в полуподвал. Коридор, длинный и гулкий, со сводчатым потолком, пол цементный. Дверь выкрашена грязно–желтой масляной краской.
— Дайте мне вашу отмычку, Штудер! — приказал доктор Ладунер. Он вставил ключ в отверстие, нажал на ручку двери, рванул ее, вошел… Его шаги и движения были такими же быстрыми и точными, как утром. Он стал спускаться по железной лестнице вниз. На пятой ступеньке, считая снизу, он остановился. Проход загораживали ноги покойного. Тогда Ладунер оперся правой рукой о ступеньку на уровне своего плеча, приподнялся с легкостью на мыски, спрыгнул вниз и приземлился на согнутых в коленях ногах. Выпрямился, высокий, широкоплечий, весь в белом среди пыльного серого полумрака. Штудер остался стоять наверху, на приступочке, и следил за каждым движением этого изящного мужчины. Он смотрел и на труп тоже и думал, что ему никогда не удастся передать в своем рапорте того впечатления, которое производил мертвый директор…
Старый человек лежал на спине, потому что упал задом вниз, ноги его торчали кверху, покоились на ступеньках крутой железной лестницы. Штанины брюк сползли до середины ноги. Серые шерстяные носки, матерчатые кальсоны, белые их завязки обхватывали носки, чтоб те не сползали.
Элегантных резинок он не носил, старый директор Борстли, так любивший погулять с молоденькими сиделками. Лицо покрыто пылевидным слоем рыжеватой золы, веки полуоткрыты, глаза закатились.
Доктор Ладунер стоял перед трупом, упершись руками в бока, чуть выше серого кожаного пояса. Потом наклонился, протянул руку и очень осторожно приподнял пальцами веко покойного.
— Ко–нечно, — сказал он тихо. — Он мертв. Будете фотографировать?
Он говорил с шипящим свистом, по–видимому оттого, что звуки с трудом пробивались сквозь с силой стиснутые зубы. Он выпрямился и посмотрел наверх.
— Нет, — ответил Штудер. — Я думаю, нет надобности. Если… — Он на минуту запнулся. — Если… действительно кто господина директора…
— …прибил насмерть, — закончил за него Ладунер, — то это произошло там, где вы сейчас стоите. В таком случае действительно нет надобности фиксировать положение трупа.
Нарочитая деловитость! Штудер невольно покачал слегка головой. В конце концов доктор Ладунер проработал со старым директором не один год, и в его устах слова «фиксировать положение трупа» звучали по меньшей мере странно… Что–то в докторе Ладунере раздражало вахмистра, но, если бы его попросили объяснить, что именно, он бы затруднился ответить.
От врача исходил импульс раздражения… Ладунер и отталкивал, и притягивал вахмистра… Так зачастую действуют на других люди, прячущиеся под маской. И вызываемое ими ощущение двоякого свойства — они и отталкивают, и притягивают, — хочется сорвать с них маску и посмотреть, как выглядит настоящее лицо, скрытое под ней. Маска Ладунера — его улыбка. Как сделать так, чтоб заглянуть под нее?.. Прежде всего, на это требуется время, терпение тоже… Ну что ж, вахмистр Штудер мог бы при желании представить доказательства, что обладает терпением, чему–чему, а этому он выучился.
Ладунер снял ноги покойного с лестницы. Он проделал это очень осторожно, мягко, и Штудеру это понравилось. Наконец–то директор лежал прямо, вытянувшись во весь рост на пыльном каменном полу. Ладунер поднял темную накидку директора, валявшуюся скомканной рядом с трупом, скатал ее и сунул под голову покойного. Словно в подтверждение своей догадки, он кивнул, пока какое–то мгновение держал на весу его голову на руке. Потом он еще что–то поднял с пола — старые очки с выпуклыми стеклами в металлической оправе. И доктор Ладунер протянул их вахмистру, тому пришлось встать на колени, чтобы дотянуться до них. При этом на губах у доктора играла улыбка, вовсе не похожая на его визитную маску, напротив, она была мягкой и несколько грустной… Так улыбаются, когда смотрят на вещи из далекого прошлого, сильно тоскуя по нему и твердо веря: оно было другим и гораздо лучше, чем наше время.
…Опять двор, залитый солнцем, опять выпучившиеся, слепящие ярким светом окна, словно глазищи чудовищ из кошмарных сновидений, и ступени, и вестибюль главного здания… Белые брюки доктора Ладунера запачкались, на левом плече рубашки пятно сажи…
— В карманах пусто? — спросил доктор. — Вы наверняка осмотрели их, Штудер.
— Пусто, — ответил тот.
— Так–так… пусто… странно…
Молчание.
Потом:
— Блуменштайн произведет вскрытие. Глупо привлекать судебного врача.