Современный швейцарский детектив
Шрифт:
Штудер бесшумно покинул квартиру, проскользнул на лестничную площадку, поспешил на третий этаж, открыл дверь. Навстречу ему вышла госпожа Ладунер. Его ждет санитар, она проводила его в гостевую комнату.
Войдя, Штудер увидел сидящего на краешке стула маленького Гильгена, бледного, с выражением страха на лице.
3
Гильген почесал лысину. На нем был пиджак, весь в бесчисленных заплатках. Из кармана он вытащил листок бумаги, сложенный вчетверо, и подал его Штудеру. Красивым круглым почерком был тщательно выписан заголовок, представлявший собой нечто вроде посвящения:
«Глубокоуважаемому и самому доброму и самому мудрому инспектору
И затем следовал тот странный прозаический текст, который Штудер прочитал еще утром, но начинался он сейчас несколько иначе:
«Когда туман плетет длинные тонкие пряди дождя…» И так далее и так далее… Потом шел абзац про пестрые гирлянды бумажных цветов, развевавшиеся по всему миру, потом вспыхивали войны, стояла фраза про красные шары, взметывавшиеся к небу красными языками пламени революции… Все вроде было похоже, однако как–то не так. На сей раз это странным образом будоражило Штудера, даже мурашки забегали по коже. За прошедшие часы столько всего случилось… Он нашел директора у железной лестницы. Видел его квартиру и ощутил одиночество старого человека. Видел, как вздохнул с облегчением доктор Ладунер и как точно так же облегченно вздохнула его жена.
И вахмистр Штудер стал читать последний абзац нерифмованного стихотворения Шюля. Там было написано:
«Матто! Он могуч. Он может принимать любые образы — то он маленький и толстый, то высокий и изящный, и весь мир для него как кукольный театр. Они, люди, не знают что он играет ими, как кукловод своими марионетками… А ногти у него на пальцах длинные, как у китайского мудреца, стеклянные и зеленые…»
Чудак Шюль! Похоже, ногти Матто не дают ему покоя… Что, однако, происходит? Штудеру стало как–то не по себе, но причина была уже не в «поэзии» Шюля, тут крылось что–то другое…
— Кто это все время играет на аккордеоне? — спросил он с раздражением. Невозможно было понять, откуда идет звук. Он еще внизу в ординаторской слышал музыку — тихую и далекую, здесь она была громче, казалось, проникала сквозь стены и сочилась с потолка.
Он посмотрел на рыжего Гильгена и заметил, что маленький санитар побелел. Это выглядело комично — веснушки проступили так отчетливо, как пятна ржавчины на матовой стали.
— В чем дело, Гильген? — спросил Штудер.
— Нет, ничего, господин вахмистр… — Штудер действительно хочет знать, кто играет на аккордеоне? Это невозможно установить. У них в больнице так много пациентов, играющих на аккордеоне. Доносится откуда–нибудь из отделения…
Штудер удовлетворился ответом, хотя аккордеон продолжал раздражать его. Он не мог сказать почему. Попытался припомнить, что ему утром бросилось в глаза, что было связано с игрой на аккордеоне, но так и не смог вспомнить.
— Вахмистр, — сказал маленький Гильген и запнулся. Но после того, как Штудер ободряюще кивнул ему, он изложил свою просьбу: пусть Штудер попросит доктора Ладунера, чтоб тот его не увольнял… Увольнял? Почему он должен его уволить?
Гильген рассказал печальную историю. Он купил маленький домик, четыре года назад… За восемнадцать тысяч франков. Семь тысяч он сразу выплатил, остаток — первая закладная. И все шло хорошо. Но вот заболела жена, она сейчас в горах, в Хайлигеншвенди, у нее опухоль в груди… Долги, конечно!.. И тогда он начал постоянно замещать палатного Юцелера, когда тот был выходной, пару раз ему пришлось заставить молоденьких санитаров и сиделок отнестись к нему с уважением, а они потом невзлюбили его за это… Обвинили, что он носит белье и обувь пациентов. Старый директор расследовал дело и встал на их сторону. Он намеревался уволить Гильгена. Тогда палатный Юцелер стал ему угрожать, старому директору, хочет он сказать, что в больнице будет объявлена забастовка, если Гильгена уволят. Директор только посмеялся. И он был, конечно, прав, что смеялся, между санитарами в больнице нет согласия. И дюжины не наберется политически сознательных. Остальные до смерти рады, что имеют постоянное место в такое время, когда кругом кризис…
Ну и что дальше? — спросил Штудер. Ему было жалко Гильгена.
Ну а сегодня в обед, когда он пришел домой, он нашел квитанцию о принудительном взыскании суммы… И если его лишат постоянного заработка, тогда все пропало. Его жена не член больничной кассы… Он уже все перепробовал, сказал Гильген, в свободное от работы время портняжил для своих коллег, хотя в общем это запрещено, получается двойной заработок. Санитарам, во всяком случае, не разрешается. Вот если жена доктора Блуменштайна в деревне учительница, а ее муж зарабатывает деньги б больнице, так это ничего, можно…
Штудер кивнул. Несправедливо устроено все в этом мире. Он мог бы рассказать маленькому Гильгену о тысяче двухстах франках, полученных директором от больничной кассы. Но зачем еще подливать масла в огонь…
Странно, однако, что маленький Гильген испытывал к нему такое доверие — обыкновенный санитар, которого он вчера еще даже и не знал, ну сыграл с ним сегодня утром разок в ясс, ну поручил ему, возможно по чистой случайности, доктор Ладунер, чтобы он поводил вахмистра по отделению «Н»…
Штудер успокоил Гильгена, как только мог. Он сделает все, что в его силах. Пока ведь больницей руководит доктор Ладунер, он замолвит перед ним за Гильгена словечко.
Санитар Гильген ушел от него несколько успокоенный. Штудеру бросилось в глаза, что, уходя, он еще раз поднял испуганный взгляд к потолку, но вахмистр тут же опять забыл про это. Аккордеон умолк…
На обратном пути от входной двери, до которой он проводил маленького Гильгена, Штудер остановился перед кабинетом доктора Ладунера. Он вспомнил, что хотел позвонить жене.
Он громко постучал и открыл дверь и тут же отпрянул назад.
На кушетке, лицом к двери, лежал молодой человек с широко раскрытыми в страхе глазами. Он скрестил руки под головой, по щекам его текли слезы. В головах у него сидел доктор Ладунер, удобно откинувшись в кресле, и курил. Увидев Штудера, он вскочил, подошел к двери и прошептал возбужденно:
— Через полчаса… Я сейчас занят… — И защелкнул дверь на замок.
Штудер постоял немного в задумчивости. Молодой человек на кушетке был Герберт Каплаун, сын полковника…
Почему Герберт лежал на кушетке и плакал?
По коридору к нему спешила взволнованная госпожа Ладунер. Сейчас нельзя беспокоить ее мужа, у него анализ, там его частный пациент…
— Анализ? Это еще что за штука?
Госпожа Ладунер только махнула рукой. Очень сложно объяснить. А Штудер подумал: так же сложно, как и навязчивый страх.
Штудер тихонько отправился к себе в комнату и принялся выгружать свои карманы. Потом вытащил свой сильно потрепанный кожаный баул и поставил его на стол. Засунул под белье мешок с песком, конверт с пылью, вычесанной из волос мертвого директора, и лоскут грубой ткани, найденный под матрацем Питерлена.