Современный швейцарский детектив
Шрифт:
— Позвольте уж мне судить, что для меня существенно, а что нет. Итак, ничего необычного вблизи объекта вы не заметили?
— Нет.
— Ни запаха, ничего другого?
— Воняло немножко, но…
— Так–так, — Гуэр с интересом подался ко мне.
— Меня, собственно, то и удивило, что ничего особенного я не заметил. Ни огня, ни дыма, только из окна вились какие–то тонкие струйки. Но это была скорее пыль, чем дым.
— Значит, огня не было?
— Огня не было.
— Гм! — Он полистал своими пухлыми пальцами в книжице. — Потом вы взяли из джипа каску. И, несмотря
Теперь по крайней мере и сам вопрос звучал риторически.
— Что вы делали внутри?
— Хотел поснимать в цехе, но, когда я открыл дверь, оттуда вырвался такой едкий дым, что пройти было невозможно.
— Едкий? — Гуэр вопросительно поднял кустистые брови.
— Да, у меня сразу заслезились глаза, я ужасно раскашлялся. Дверь я тут же захлопнул и бросился в туалет.
Гуэр первый раз взялся за карандаш с полустертым ластиком на конце и что–то чиркнул в свою книжку.
— Там вы и увидели пострадавшего инженера?
— Не сразу, сначала было темно.
— Так! — В его голосе послышалось требование продолжать рассказ.
— Я заметил его, когда зажегся свет, аварийное освещение. Заметил в зеркале.
— Он был мертв?
Теперь и доктор Феш не сводил с меня своих водянисто–голубых глаз.
— По–моему, да.
— Что значит: по–моему?
— Господи, я же не врач! Я попробовал нащупать его пульс, но у меня ничего не получилось. Вероятно, он был уже мертв, откуда мне знать.
— То есть он с вами не разговаривал?
— Разговаривал? Ну нет, говорить–то он уже точно не мог.
— Откуда такая уверенность?
— У него на губах была кровавая пена, и он не шевелился. Вот откуда!
Гуэр хладнокровно сделал в книжице новую пометку.
— Но господин доктор Кавизель был еще жив. Он умер по пути в госпиталь. Это подтверждает врач из машины «скорой помощи».
Вот оно что! Значит, тот человек в белом халате и с окровавленным ртом еще не был мертв. Может, я мог бы его спасти искусственным дыханием или массажем сердца? А у меня сдали нервы!
— Постарайтесь поточнее описать состояние пострадавшего.
Я постарался, но запомнилось мне мало, только неестественно вывернутая нога, руки, судорожно обхватившие живот…
— А у вас нет фотографии этого Кавизеля?
— Наверняка есть в архиве, у фройляйн…
— Я не то имел в виду. Вчера вы его не снимали?
Кадры в портативном аппарате! Что будет, если я скажу, что снимал мертвого, точнее, умирающего инженера? Ведь я забыл утром проявить эту пленку. Виктор разъярился из–за того, что я не выполнил задание Феша вовремя. Феш подумает, будто я хотел что–то скрыть от него…
— Нет.
— Тот охранник… — Гуэр опять заглянул в книжицу. — Фурнье, господин Фурнье показал, что ему дважды померещилась какая–то вспышка в коридоре у входа объекта номер 71, похожая на вспышку фотоаппарата.
Я пожал плечами. Эти два кадра он не получит. Я их просто уничтожу. Не стану же я сам давать Виктору повод для новых упреков. Нету этих двух кадров, и все тут.
— Господин Гуэр, я не так хладнокровен, как вы. Вид мертвого человека —
По–моему, и доктор Феш был доволен моим ответом, поэтому я тут же для верности добавил:
— Сегодня вечером будут готовы фотографии, которые я там наснимал, тогда все сами увидите. Боюсь вас разочаровать, потому что в цех я не проник. Кстати, господин Феш, когда мне подготовить фотодокументы для страховщиков?
В мои обязанности входило при несчастных случаях, авариях или отказах оборудования делать снимки, которые служили документами для предоставления страховым агентам. Эта часть моих обязанностей предусматривала столь вдохновенно–творческие работы, как нудные научно достоверные и юридически безупречные фотосъемки сгоревших холодильников, неисправных насосов и дефектных упаковочных автоматов с капсулой «рестенала», застрявшей в роботовой глотке. Иногда в сопровождении охранника (обычно это был начальник охраны Флюри) я ходил на место аварии, чтобы сфотографировать повреждение или дефект.
Сняв очки в металлической оправе, доктор Феш потер глаза и стал играть очками.
— Ах, господин Фогель, — он вновь надвинул очки на нос, и в уголках его глаз мягко блеснула влага, — поскольку вам надо управиться до карнавала с вашими делами… Ведь вы идете в отпуск, как мне сказал ваш начальник. Мы поручили эту работу внештатному фотографу, господин Флюри поможет ему, так что к вечеру съемка будет закончена. Кстати, и вашу встречу с доктором Ляйбундгутом мы перенесли на завтра.
Опять мы поругались. А ведь разговор начался с радостного для меня известия Иды о том, что у нее все в порядке. Наверно, я слишком уж радовался. А что бы я стал делать, если бы она действительно забеременела? Мне даже не пришлось искать аргументы, чтобы отговаривать ее. Она сразу как отрезала: ты что, думаешь пошла бы на аборт?
Конечно, во мне говорил мужской эгоизм, а для нее это вещь мучительная, не говоря уж об унижениях перед психиатром, который дает свое заключение, да еще и за немалый гонорар; я с ужасом вспоминаю позорную историю с Гизелой четыре года назад, когда эта чертова реактивная бумажка стала красной: реакция положительная. Положительная! Чего уж тут положительного? Да и нужен ли был ребенок гримерше городского театра и штатному фотографу концерна «Вольф», которые познакомились жарким июльским днем в видеостудии Эдди и которым наскучило в своих постелях проводить одинокие теплые летние ночи? Не скажу, что мы любили друг друга, но мы были неплохой парой, пока дело не дошло до той самой «положительной реакции». Я недавно видел Гизелу, когда ходил с Идой в кино. Она и сейчас прекрасно выглядит — длинные рыжие волосы, которые ей не надо подкрашивать, очень стройная фигура с едва ли не намеком на грудь. Что стало бы с нами, если бы она тогда заявила: «Ты думаешь, я пойду на аборт?» Гизела взяла на себя и физические, и душевные муки, а я лишь снял с банковского счета две тысячи, из них пять сотен для психиатра — примерно во столько же обходится средний ремонт «опеля», не дороже. Конечно, после этого наши отношения испортились.