Современный венгерский детектив
Шрифт:
— Клевета? — Бёжике захохотала.— Bсe было так, как я сказала. Слово в слово!
Нервный хохоток ее тут же оборвался.
Глава семьи взял топорик и начал колоть на пороге лучину, чтобы чем-то себя отвлечь и не вмешиваться.
Бёжике, видимо, тоже иссякла. Запал ее еще не угас, но она не знала, что говорить дальше.
— Да, вот еще что. Бил он ее крепко. Рассердится, бывало, за что-нибудь и бьет. И не только в гневе. Когда ночью пьяный домой возвращался, всякий раз колотил ее до полусмерти.
Халмади рубанул топориком по порогу.
— А это тебе, откуда известно, голубка моя? Ты была там? Видела? По ночам ходила?
— Будто ты не знаешь, что я никогда к ним и днем-то не заглядывала. Только вот известно, и все… Маргит сама ко мне прибегала, синяки на руках показывала. А один раз даже на бедре, вот здесь. Большое такое пятно, зеленое. Это он ночью палкой ее отделал, бессовестный!
Халмади в сердцах швырнул на пол нарубленную щепу вместе с топориком.
— Вот бабий язык! Кого убили все-таки, Шайго или его жену? Может, ты скажешь наконец?
На этот раз слова мужа, по-видимому, достигли цели. Бёжике не привыкла, чтобы с ней говорили так грубо. Она умолкла и, наклонив голову, с обиженным видом начала перебирать пальцами край передника.
— Возле трупа обнаружен след мотоцикла в форме петли,— сказал майор Кёвеш. На этот раз тон его был серьезен, даже суров. Вокруг дела об убийстве Шайго будет много всякой трескотни и болтовни, это он знал. Но привести следствие на правильный путь могут отпечатки шин мотоцикла, в этом он тоже не сомневался.— По всей вероятности, след от «паннонии»,— добавил он,
— Что же, может, и так,— охотно согласился Халмади, взглянув на топорик и щепки, рассыпанные по полу.— Во-первых, я, у меня есть «паннония», стоит во дворе. Во-вторых, Дуба, шурин убитого. Он сейчас тоже там, напротив. Это два. В-третьих, ваш председатель Гудулич.». Какая у него машина, ты не знаешь, Бёжи?
Бёжике вместо ответа вынула ногу из сандалии и погладила босой ступней лодыжку другой ноги. Она не раскрыла рта.
— Фридешке, может, ты знаешь? Какая машина у дяди Гезы, не «паннония» ли? — повторил свой вопрос глава семьи, теперь уже обращаясь к сыну.
Мальчик со страхом поглядывал в окно на черную машину для перевовки покойников, наблюдая, что там делает врач. На уши его были здесь.
— Конечно, «паннония»! — воскликнул он .— Почти новенькая, в прошлом году купили.
— Значит, Гудулич. Это три. Главный агроном Taподи — вот вам четыре. Он тоже на мотоцикле разъезжает.
Бёжике перестала поглаживать ногу.
— При чем здесь Таподи? Ничего-то ты не знаешь, всезнайка! Таподи вот уже второй год как уволился из госхоза, а этой весной со всем семейством перебрался в Иртань.
— В самом деле? Странно. Тогда почему на днях я его видел в селе?
— На днях! — Женщина засмеялась с нескрываемым злорадством.— Ты только вчера вернулся из своей Татабани, торчал там целых две недели.
Но и этот деланный смех, в котором звучало явное торжество над недотепой мужем, оборвался так же внезапно. Лицо Бёжи снова омрачилось от какой-то мысли, она повернулась и вышла из комнаты.
— Это что же, всегда у вас такой нежный диалог?
— Да нет, только сегодня. И все этот случай. Совсем выбил из колеи мою Бёжику.
Врач доложил о результатах осмотра: удар ножом в спину. Все, что возможно было установить здесь, сделано. Остальное покажет вскрытие. Машину надо отправлять.
Майор кивнул в знак согласия. Когда черная машина, фырча мотором, тронулась в путь, он выглянул из окна на дорогу и посмотрел ей вслед.
— Вот вы сказали мне, Халмади, что за две недели отрабатываете на молоковозе целый месяц.
— Так оно и есть.
— По восемь часов в день?
— Зачем по восемь? Два раза по восемь — это шестнадцать. Остается четыре часа, чтобы поспать.
— Только четыре?
— Так ведь надо еще и поесть. Помыться, побриться, почиститься.
Майор заставил себя улыбнуться. Надо уверить этого человека, что он, Кёвеш, весьма интересуется его образом жизни, его работой, а попутно исподволь выяснить, какое отношение имеет он и его мотоцикл к совершенному ночью убийству. И хотя разум и логика протестовали против того, чтобы все внимание сосредоточивать на второстепенном признаке, чутье подсказывало Кёвешу — разгадка здесь, в этом отчетливом, шириной в ладонь узорчатом следе от шин, завязанном петлей. Еще в Будапеште его неоднократно укоряли за то, что он считал себя «сыщиком по интуиции». Но Кёвеш не только не стыдился, а даже гордился этим.
— Значит, из оставшихся восьми часов надо выкроить время и на завтрак, и на обед, и на то, чтобы привести себя в нормальный вид? Трудно приходится!
— Нелегко.
Халмади льстило, что такой большой начальник, майор милиции, заинтересовался его умением организовать свое рабочее время. Впрочем, на молочном заводе тоже удивлялись, как это он, Халмади, умудряется отрабатывать по две полных смены за двадцать четыре часа. Ничего, умудряется. Сначала ему не верили, посылали контролеров, пробовали поймать его на жульничестве, но ни разу не могли обнаружить ни сучка ни задоринки.
— Ну, уж если откровенно, то не совсем так. Конечно, из шестнадцати рабочих часов всегда кое-что урвать можно. И для того, чтобы помыться и чтобы перекусить. Дурак был бы я, если бы не успевал набить себе живот за то время, пока мы трясемся на нашей тарахтелке.с места на место.
Халмади забавляло искреннее изумление майора.
Он совсем уж забыл и о смерти соседа, и о нервозности своей жены, чему, впрочем, и не следовало удивляться".
Бёжи между тем успела написать записку, коротенькую, всего четыре строки. Поставив точку, она колебалась, подписать ее или нет. Может, не стоит? Ведь тот, кому она адресована, и так все поймет, без подписи?