Совсем другие истории (сборник)
Шрифт:
Лунный свет лился на долину. Его было так много, что он просто не мог исходить от этой скромной маленькой земной Селены, тихой и призрачной; свет был порождением всех бесчисленных лун, паривших во мраке сменявших одна другую ночей там, где другие солнца и земли с никому не известными именами вращались и сияли. Кентавр глубоко втянул ночной воздух через человеческие ноздри: он был теплым и мягким, словно прошел через поры человеческой кожи, он пах мокрой землей, медленно отдававшей влагу переплетениям древесных корней, хранящих и защищающих мир. Он спускался в долину по пологой, почти ровной тропке; его конские ноги, мерно раскачивая, несли тело, человеческие руки двигались в такт походке. Он шел тихо, не потревожив ни камешка, аккуратно ставя копыта на острые гребни скальной породы. Вот он достиг долины, словно этот недолгий путь был частью сна, которого боги лишили его в пещере. Перед ним блестела широкая лента реки. На другом берегу, немного слева, раскинулась самая большая деревня южного тракта.
Торс человека поднялся над водой, затем показался конь, и кентавр выбрался на крутой берег реки. Пригнувшись, он прошел под низко свисавшими ветвями деревьев и остановился на краю равнины, чтобы перевести дух. Он вспомнил, как люди гнались за ним по ту сторону горы, вспомнил крики и выстрелы и вновь почувствовал страх. Он предпочел бы, чтобы ночь была потемнее, не помешала бы и гроза, как в прошлую ночь, — можно было бы укрыться в ней, а дождь разогнал бы по домам людей и собак. Человек был уверен, что здесь все уже знают о появлении кентавра — слухам границы нипочем. Он понимал, что вряд ли сможет пересечь поля по прямой при свете дня, и неспешно двинулся в обход вдоль речного берега, прячась в тени деревьев. Быть может, впереди, там, где долина сужалась и наконец заканчивалась, зажатая меж двух высоких холмов, ему посчастливится найти более приветливые места. Он все еще думал о море, о белых столпах; закрыв глаза, он видел цепочку следов, оставленных Зевсом, когда тот шел на юг.
Внезапно он услышал плеск воды. Кентавр замер и прислушался. Звук послышался снова, потом стих и опять вернулся. Покрытая густой травой земля заглушала шаги, так что звук их был совершенно неразличим среди тысяч шепотов и вздохов утопавшей в лунном свете прохладной ночи. Человек отвел в сторону ветки и взглянул на реку. На берегу лежала одежда. В воде кто-то плескался. Он отодвинул ветки еще дальше и увидел женщину. Она поднималась из воды совершенно нагая, и ее белое тело мерцало в лунном свете. Кентавр много раз видел женщин, но никогда — вот так, в реке под луной. Он уже видел покачивающиеся груди и бедра, пятно тени в середине тела. Он уже видел струящиеся волны волос, ниспадающие на плечи, и руки, отбрасывающие их назад таким знакомым жестом. Но его предыдущие встречи с миром женщин могли удовлетворить только коня, в лучшем случае — кентавра, но никак не мужчину. А сейчас именно мужчина смотрел, как женщина собирает свои разбросанные одежды; именно мужчина ринулся вперед сквозь хлестнувшие его ветви и в мгновение ока очутился рядом с ней. Она закричала, а он схватил ее в свои могучие объятия.
И это тоже ему уже случалось проделывать несколько раз за тысячи лет. Совершенно напрасное действие, пугающее жертву до безумия-чем оно нередко для нее и заканчивалось. Но это была его земля и первая женщина, встретившаяся ему здесь. Кентавр скакал вдоль берега. Человек знал, что вскоре он остановится и опустит женщину на землю; он будет в ярости от сознания того, что лишь наполовину мужчина, она — испугана, но невредима. Широкая дорога свернула ближе к деревьям, впереди показалась излучина реки. Женщина больше не кричала, а только дрожала и всхлипывала. В этот миг они услышали другие крики. Обогнув излучину, кентавр остановился перед кучкой низеньких домишек, укрытых в тени деревьев. Перед ними стояли люди. Человек прижал женщину к себе. Он чувствовал ее твердые груди, ее пушистый лобок, касавшийся его кожи в том месте, где человеческий торс исчезал и превращался в широкую конскую грудь. Несколько человек убежало, остальные медленно наступали на него; кое-кто сбегал домой и вооружился ружьями. Все еще испуганная женщина испустила еще один вопль. Кто-то выстрелил в воздух. Человек понял, что женщина служит ему щитом. Тогда кентавр повернул в сторону реки, где не было деревьев, способных помешать ему, и, все еще держа женщину в объятиях, кинулся вскачь в открытое поле, прочь от домов по направлению к двум холмам. Позади не смолкали крики. Возможно, они решили гнаться за ним верхом, но опыт тысячелетий свидетельствовал, что никакая лошадь не в силах сравниться с кентавром. Человек оглянулся: преследователи все еще виднелись сзади — на весьма, впрочем, почтительном расстоянии. Тогда, схватив женщину под руки, он окинул взглядом все ее тело, обнаженное и залитое лунным светом, и сказал ей на своем древнем наречии, на языке
— Не надо ненавидеть меня.
Потом он мягко опустил ее на землю. Она не стала убегать. С ее губ слетели слова, которые человек смог понять:
— Ты кентавр. Ты существуешь.
Она положила ладони ему на грудь. Колени коня задрожали. Она легла на землю.
— Покрой меня.
Человек смотрел на нее с высоты коня, руки женщины были раскинуты крестом. На какое-то мгновение тень коня накрыла ее. Больше ничего. Кентавр отступил в сторону и сорвался в галоп. Он несся по ночным полям, а человек кричал и воздевал к небу и луне стиснутые кулаки. Когда его преследователи нашли женщину, она не шевелилась. А когда они укутали ее в одеяло и тронулись к дому, тот, кто нес ее на руках, услышал, что она тихонько плачет.
В ту ночь вся округа узнала, что кентавры существуют. То, что поначалу казалось забавными слухами из-за границы, стало ужасной правдой, и доказательством служила нагая женщина, дрожащая и в слезах. Пока кентавр скакал к дальним горам, из соседних деревень и городов приходили люди с сетями и веревками; некоторые несли винтовки, но только чтобы отпугнуть его. Кентавра надо поймать живьем, говорили они. Армию тоже поставили под ружье. С восходом солнца на поиски должны были вылететь вертолеты. Из своего убежища кентавр мог слышать лай собак, то приближавшийся, то отдалявшийся, а иногда в неверном свете луны даже различал фигуры людей, прочесывавших горы. Всю ночь он шел в южном направлении. Восход солнца застал его на вершине горы, откуда было видно море. Оно расстилалось до самого горизонта, ни один остров не пятнал синий простор фонтанами белой пены, ветер пах соснами, не было ни грохота волн, ни острого запаха соли. Мир казался пустыней, ждущей тех, кто назовет ее домом.
Но пустыней он не был. Прозвучал выстрел. И тогда из-за камней, обходя его широким кругом, показались люди, вооруженные сетями и веревками, палками и арканами. Они шумели и улюлюкали, но не могли скрыть страха. Конь взвился на дыбы, потрясая передними копытами и крутясь на месте, словно безумный, чтобы встретить врагов лицом к лицу. Человек попытался отступить. Им обоим случалось сражаться — они знали, как отразить нападение и спереди, и сзади. Но вот копыта коня соскользнули с обрыва, отчаянно забились, ища опору, руки человека схватили воздух, громоздкое тело потеряло равновесие и рухнуло в бездну. В сорока локтях под обрывом выступающий край утеса, склоненный как раз под нужным углом к морю, отполированный веками жары и холода, влагой дождей и солнечным зноем, ветром и снегом, рассек тело кентавра именно в том месте, где торс человека превращался в спину коня. Там и окончился его полет. Человек наконец-то лежал на спине и смотрел в небо. И только глубокое море над головой с маленькими неподвижными облачными островами и вечная жизнь. Человек повернул голову в одну сторону, потом в другую: лишь бесконечность моря и бесконечность неба. Он посмотрел на свое тело. Кровь текла на камни. Получеловек. Человек. Он увидел, как с небес к нему идут боги. Пришло время умирать.
Эскиа Мфалеле. На тихой улочке
Эта улочка слыла самой спокойной и тихой во всем Ньюклэре. И не то чтобы она отличалась от других чем-то особенным. Те же помои, мухи, те же моченые конские яблоки, та же пузатая ребятня с высохшими потеками мочи по ногам. Такие же тележки лоточников тащились по улице, да слышался цокот копыт перекормленных лошадей.
И дома на этой улице ничем особенным не отличались. Крыши покосились и словно ожидали, когда налетит очередной вихрь, вырвет их из дремотного покоя и довершит начатое дело. Вдоль улицы тянулись жаровни со столбами дыма, который поднимался в небеса и оседал на всем, что ни было в округе. Заблудшие куры с затаенным удовольствием снимали пенку с какашек, оставленных ребятишками. Не обделена была улица и тощими побрехивающими псами, и облавами полиции не столько на торговцев, сколько на их пиво.
И все же улица не расставалась со славой самой тихой в Ньюклэре. Все, что происходило в этом мире, случалось не здесь, а у соседей.
А вдруг здесь произошло такое, что обитатели улицы долго потом скорбно качали головами и переглядывались так, словно уже за углом их ждало проклятие и моровая язва на все сто лет вперед.
Старик Лебона просто зашелся смехом — да так, что даже стало страшно, что он задохнется от этого смеха, а поможет ему в этом его вечный бронхит.
— Поглядите-ка вокруг, — говорил он, — везде одно и то же. Не знаешь, чего от народа ждать. Разве кого удивит, что проклятие Божие остается на черных людях? — И он снова захохотал.
— Вот увидите, что будет, — сказала Келеди и потерла грудь, чтобы унять зуд от прибывающего молока. Это была ее любимая присказка — так она подогревала интерес слушателей, хотя сама вряд ли могла сказать, что же такое они увидят.
Вдова Маню сказала:
— А вот вспомнилось мне, что случилось однажды в бурском городке Винбурге. — И она устремила вдаль мечтательный взгляд, а остальные женщины стали смотреть на нее и на ее живот, который в очередной раз вылезал из-под передника в цветочках. — Как сейчас помню — ведь я была снова брюхата, носила кого же это?